автор: М. ЛАГУТИЧ.

СУДЬБА ЭМИГРАНТА

Дом Шеферов. (Не сохранился). Фото С.Лагутича.

Хорошо быть интуристом. Это мы поняли сразу, как вышли из самолета в Варне. Погода была прекрасная, море великолепное, настоящее сухое вино просто изумительное. Даже то, что нас поселили далеко не в первоклассном отеле, мы поняли только через несколько дней.

Где-то на четвертый или пятый день, утром, выходя из отеля, я неожиданно почувствовал чье-то прикосновение. Обернувшись, увидел швейцара, который, видимо, хотел у меня что-то спросить. Я остановился, сказав товарищам, что сейчас их догоню, а сам вопросительно посмотрел на старика. Он был в том возрасте, что и трудно определить, сколько же ему лет. Мне показалось, что старик волнуется.

- Скажите, - сказал тот на правильном русском языке, только с чуть мягким акцентом, - правда ли, что вы из Льгова?

- Правда, - ответил я, удивившись, - а в чем дело?

- Будьте добры, скажите, не знаете ли вы там Шеферов?

- Нет, такую фамилию первый раз слышу.

- А вы давно в Льгове живете, может быть, не всех знаете?

- Да я там родился и живу, по роду работы по фамилиям почти всех знаю. - Я увидел, как у старика задрожали губы, собрались на лбу морщины, и он забормотал: «Никого не осталось, ни кого…».

Видя, что беседа исчерпана, я быстрым шагом направился вдогонку за приятелями.

Прошло несколько дней, и вновь выходя из отеля, я увидел у входа знакомого старика в форме швейцара. Сделал вид, что занят разговором, но он снова взял меня за руку. Продолжать беседу не хотелось, но и уходить было бы неприлично. Я остановился.

- Ради бога, простите меня, я все ночи не спал, вот уже много лет не встречал земляков. Ведь я тоже льговчанин. Мне очень интересно узнать о родине. Работаю швейцаром четыре года. Было несколько делегаций из Курска, но из Льгова вы первый, -говорил он скороговоркой, видимо, боясь, что я уйду не дослушав.

- Давайте присядем, - предложил я, - видя, что у старика одышка. Мы сели за столик и он продолжил.

- Мои родители в Льгове жили на Курской улице, у нас был двухэтажный дом. На втором этаже жила семья, а на первом была наша пекарня и лавка, где отец торговал булочками и пирожными. Вы не знаете, цел ли дом?

Я пожал плечами:

- Возможно, что и цел, но улица теперь носит имя Карла Маркса.

- Да-да, конечно, все давно изменилось, дом был у Николаевской церкви, рядом с рынком.

По дальнейшим описаниям я понял, что речь идет о недавно снесенном многоквартирном доме, стоявшем у прохода в городские бани.

Старик продолжал:

- Мы не были богачами, жили как средние купцы. Отец вставал каждое утро в пять часов, чтобы в семь уже был горячий хлеб. А у меня это была пора беззаботного детства и юности. (На глаза старика навернулись слезы). Только дожив до моих лет, вы поймете, что такое воспоминания детства. Февральскую революцию мы встретили восторженно. В то время все были революционерами. По крайней мере, все так считали. Партий было много. Все говорили очень правильно о свободе и благе народа. Разве могли мы, мальчишки, разобраться в этом многоголосом хоре, хотя лично я симпатизировал эсерам. Мне они казались наиболее боевитыми. Затем произошла Октябрьская революция. Не успели мы опомниться, началась гражданская война.

П.Шеферу 15 лет.

Нам уже было не до учебы. В гимназию ходить перестали. В политику не лезли, гуляли с барышнями, участвовали в городской самодеятельности. Как-то вечером, мой товарищ Ваня Ковалев, подрался из-за барышни и ножом ранил соперника, кажется, Парамонова. Его арестовала милиция и предстоял суд.

Юность моя оборвалась, когда в город вошли войска генерала Деникина. Нет-нет, семье ничего не угрожало и лавку никто не громил. Но я увидел, что такое война. Начались аресты, на лугу, ниже больницы, - расстрелы. Контрразведка выявляла сочувствующих большевикам. Ваню выпустили из тюрьмы. По ночам уже гулять запрещалось, после комендантского часа ходили вооруженные патрули. Все жители были зарегистрированы в комендатуре. Через некоторое время мы заметили нервозность у властей. А вскоре все мои друзья получили повестки явиться в комендатуру. Несколько человек сбежали из города, а остальные пришли из молодого любопытства и озорства. А я был уверен, что родители все уладят.

Нас заперли в казарме, выдали обмундирование. Через несколько дней погрузили в вагоны и мы оказались в полку, где командовал полковник Манштейн. Он был без одной руки, нрава очень свирепого. С друзьями мы планировали сбежать, а Ваня Ковалев боялся, что его снова посадят.

- Простите, - перебил я, - а не знали ли вы, Михаила Ивановича Медведева, который жил на улице Ленина? - Но понял, что он не знает нового названия и обьяснил ее расположение.

- Да, я знал его, он был старше меня, пользовался большим уважением у нас, потом, кажется, поступил в военное училище, но вы то откуда его знаете? - удивился в свою очередь старик.

Видите ли, Михаил Иванович в эмиграции прожил долгие годы во Франции, затем вернулся на Родину, но, к сожалению, несколько лет назад умер и похоронен в Льгове.

Если бы я знал, что это так повлияет на Шефера, то не стал такое говорить. Он весь затрясся, из глаз полились слезы, речь стала бессвязной. Он только повторял:

- Миша вернулся, а я, а я…

Оставлять его в таком состоянии было нельзя, я принес воды и молча сидел рядом. Он достал из кармана таблетки и выпил одну. Машинально прочитав название, я узнал сильнодействующий препарат, применяемый при злокачественных опухолях.

Продолжили мы беседу через несколько дней. Шефер осунулся, выглядел уставшим. Он рассказал, что в бой они попали только под Новочеркасском, где их полк был наголову разбит Красной конницей. Дальше остатки войск почти без остановки катились до Новороссийска. А в начале 1920 года началась поспешная эвакуация. Бросали склады, имущество, раненых и грузились на суда, идущие к турецким берегам. Шефер рассказывал, что до сих пор с ужасом вспоминает это путешествие. Но они были мальчишками, им интересно было жить, хотелось посмотреть мир, влекла жажда приключений, да и были уверены, что через год-два вернутся. Каюты, трюмы, шлюпки, даже машинное отделение были битком набиты народом, многие не могли присесть и шесть суток стояли. Не было хлеба, воды, пронизывал холодный ветер. Случались самоубийства, кое-кто сошел с ума. При погрузке он растерял своих друзей.

Константинополь также был забит голодающими русскими. Уже потом он узнал, что там в это время скопилось более 300 000 беженцев. Так он тоже стал эмигрантом. Позже к ним присоединились войска Врангеля. Чтобы прокормить армию, французам были проданы боевые корабли - два линкора, два крейсера, десять миноносцев, четыре подводные лодки. Солдаты стали разбегаться. Их ловили и собирали в пустынные места за колючую проволоку. Пришли в негодность обмундирование и обувь. Тиф и лихорадка начали косить людей.

Заработав немного на разгрузке пароходов, Шефер бежал, но денег хватило только до Болгарии. Но там уже были свои - славяне. Русских в Болгарии скопилось более 35 тысяч. Генерал Вязьмитинов пытался формировать из них воинские части для похода против Советской России. Но солдаты рвались домой, а не на войну.

В поисках пропитания Шефер устроился работником к небогатому крестьянину, да так и остался, женившись на его дочери. Подходили к концу двадцатые годы, тянуло на Родину. Он строил планы возвращения, читал об успехах Советской России. Некоторые его товарищи переходили границу, но, как становилось известно, их тут же, как шпионов, расстреливали. Может Шефер и рискнул бы, да держала семья. Несколько лет назад, в автокатастрофе погибла единственная дочь, а затем умерла и жена. Он остался совсем один.

- А что вы делали в последнюю войну, - не удержался я. Шефер с пониманием посмотрел на меня.

- В Болгарии фашисты не нашли поддержки, в свою армию насильно не призывали, а добровольцев не находилось. Вы ведь знаете, что советские войска вошли в Болгарию без единого выстрела. К сожалению, я не принес большой пользы в борьбе с гитлеризмом. Может быть, в этом моя вина. Ну а дальше жизнь шла своим чередом. Несколько раз я писал в Льгов городским властям, чтобы выяснить судьбу родных, но ответа не получал. Вы первый, кого мне бог послал через столько лет.

Мне жаль было старика. Среди покинувших Россию было немало обманувшихся, сбитых с толку. Разве мы вправе судить их? Особенно теперь, когда знаем, чем грозило в прежние годы возвращение из-за границы. Эмиграция вольная или невольная обернулась трагедией для сотен тысяч русских людей.

Я пообещал ему написать, что узнаю о судьбе семьи, о возможности его переезда. Через несколько дней мы уезжали. Уже сидя в автобусе, увидел в стороне, в тени деревьев, его сгорбленную фигуру.

Быстро прошел отпуск, и выполнить свое обещание я собрался только через четыре месяца, написав коротенькое письмецо. А в феврале получил открытку с извещением, что он скончался в декабре. Мое письмо он так и не успел прочитать.

Эта история была напечатана в районной газете. Ю.П. Медведева, много лет прожившая в бывшем доме Шеферов, вспомнила, что действительно из Болгарии приходили письма. А в семейном архиве В.А. Каплиной нашлась даже фотография самого Шефера. Я смотрю на лопоухого мальчишку с короткой стрижкой, который еще не знает ничего о своей судьбе.

Продолжение...