автор: С.П. Щавелев

Приложение I.

С.П. ЩАВЕЛЁВ.
В. А. БЕРДИНСКИХ. ВЯТЛАГ. КИРОВ. КИРОВСКАЯ ОБЛАСТНАЯ ТИПОГРАФИЯ. 1998. 336 С.

Книга доктора исторических наук В.А. Бердинских посвящена истории Вятского исправительно-трудового лагеря ОГПУ (МВД) СССР. На огромной карте «архипелага ГУЛАГа» то был всего лишь один из множества (более 50) «островов»-лагерных комплексов, далеко не самый крупный. Но именно в монографическом изучении одного-единственного советского лагеря — главная новизна и высокая ценность этого труда. Более или менее широкие полотна, выполнявшиеся прежде на гулаговскую тему, — научно-публицистические книги А.И. Солженицына, Р. Конквеста и др. замечательных авторов; мемуары выживших (подобно В.Т. Шаламову, О.В. Волкову, Е.Я. Гинзбург) узников; первые «Книги памяти жертв политических репрессий» по различным областям страны, — сделали свое нужное дело — убедили всех, не лишенных здравого смысла людей в безусловной преступности лагерной системы вообще, её сталинского варианта в особенности. Они подготовили читательскую аудиторию для восприятия изданий, подобных рецензируемому, где феномен советского Лагеря подвергается скрупулезному конкретно-историческому анализу. И, как в капле воды субстанция этой жидкости очевиднее, нежели в отдаленном от наблюдателя ее океане, так благодаря книге об одном лагере яснее становится природа общества и власти, поставивших себе основанием Концентрационный Лагерь.

Прошло всего несколько лет с тех пор, как для исследователей были открыты архивные фонды ГУЛАГа и отдельных его лагерных комплексов. В.А. Бердинских одним из первых и сполна воспользовался этой возможностью: его книга построена на солидном массиве документов, представляет собой концептуальное осмысление и статистическое обобщение почерпнутых из них цифр и фактов. Эти документальные материалы взяты (впервые) прежде всего, конечно, из неплохо сохранившегося архива собственно Вятлага, а кроме того, — из фондов многих центральных учреждений НКВД (МВД), командовавшего тюремно-лагерной системой СССР. Весьма содержательные документальные приложения даны к отдельным разделам книги и к ней в целом.

Структура книги стройна и логична: в числе 8 ее глав чередуются те, что посвящены важнейшим периодам эволюции Вятлага (формирование: 1938–1941; испытание на прочность в годы войны: 1941–1945; расцвет лагерной системы: 1946–1953; ее свертывание в годы «оттепели»: до начала 1960-х гг.), с теми, которые рассматривают отдельные аспекты лагерной жизни — хозяйственно-экономический, демографический, социально-политический, ментально-идеологический, этнокультурный.

Специализацией вятского «узла» советских лагерей был лесоповал и первичная обработка древесины. Именно этот объект труда заключенных послужил наиболее, на мой взгляд, типичной, показательной моделью советской лагерной системы вообще. В отличие от заполярного угля Воркуты, вечномерзлотного золота и урана Колымы, касситеритовых рудников Казахстана, трасс Тайшета, Ухты и т.п. запредельных «рекордов» Гулага, покорять вятскую тайгу чекисты могли бы, пожалуй, куда более эффективно и без таких людских потерь, каких «добился» Вятлаг за четверть века своего функционирования.

Исследование В.А. Бердинских отличает ориентация на человека, его жизнь и смерть, остаток его судьбы в условиях (заведомо антигуманных, даже безнадежных) лишения свободы, как правило, несправедливого. В центральных главах книги рассмотрены такие ключевые для гулаговской антропологии темы, как лагерная среда обитания, отношения мужчины и женщины, секс и любовь за колючей проволокой, язык лагерных символов, разные категории заключенных в отдельные периоды истории лагеря, мир его вольнонаемых сотрудников, охраны и начальства. Читая книгу, лишний раз убеждаешься, как упрощает прошлое черно-белый, предвзятый подход. Так, среди «граждан начальничков» над «зэками», портретную галерею которых живописует автор, были и оголтелые садисты, бездумно и зазря губившие свою «рабсилу»; а были и матерые хозяйственники, рачительные администраторы, создававшие для «зэка» относительно сно-сные условия существования в том же самом лагере. Но даже способные чекисты не могли (да и не хотели) менять внутрилагерных порядков, где вместо советской власти фактически царствовали воры-рецидивисты, разбойники и бандиты. Все без исключения руководители, умудрявшиеся выполнять всё растущие планы лесоповала, при этом безжалостно и бездумно губили таежную природу, ничуть не заботясь о безотходных и восстанавливающих её технологиях.

Цифровая «клиометрическая» аналитика органично сочетается в книге с событийным, биографическим нарративом. Социологической, даже историософской мерки выводы и обобщения автора выглядят поэтому доказательными, аргументированными (конечно, согласно правилу «Имеющий уши да слышит!»). Эти выводы представляются весьма актуальными, общественно значимыми в условиях нынешней ностальгии у значительной части россиян по былому советскому «порядку», «стабильности и справедливости» социалистического строя, способностям его вождей. У общественной психологии, конечно, свои законы и весь народ просто не может вечно терзаться муками совести и памяти о своих невозвратных утратах. Однако по крайней мере преподавание новейших отрезков истории России в средней и высшей школе должно, по моему убеждению, использовать аргументы и выводы таких исследований, каково выполненное В.А. Бердинских. Гражданское примирение в российском обществе не может означать забвения понесенным им же абсурдных жертв.

Приведу только некоторые обобщения ужасного вятлаговского опыта: «Лагерная экономика с 1930-х гг. стала важнейшей опорой советской экономики, на которой во многом держалась сталинская модель социализма»; «В Советской стране в целом, в лагере в особенности, применение техники ничуть не уменьшало и не облегчало физический труд, а наоборот — увеличивало его интенсивность»; «советское рабовладение — самое варварское по степени жестокости в отношении к заключенному, фактическая ценность головы которого была очень невысока, что вполне понятно — резервуар постоянно пополнялся и источник был неистощим и всегда под боком — свой народ»; «отвращение к труду — главная черта лагерной жизни»; «образ выживания в лагере вобрал в себя всё худшее, что есть в человеке». Все эти и другие выводы основаны, повторяю, на статистической обработке массы единичных подтверждений, снабжены выразительнейшими примерами из жизни и быта вятского филиала ГУЛАГа.

На разработке темы этой книги наилучшим образом сказалась научная специализация ее автора. В.А. Бердинских известен своими работами по развитию краеведения в российской провинции, устной истории нашей страны. Собственные мемуары и записи рассказов-воспоминаний бывших узников Вятлага, поступившие в личный архив историка и другие краеведные коллекции, сообщают его исследованию необыкновенную достоверность, рождают эффект присутствия читателя при событиях, происходивших в разных уголках лесной империи НКВД. Как видно, броская максима: «История начинается тогда, когда уходят последние очевидцы», не слишком верна.

Правда, призывая бывших лагерников записывать свои мемуары и жалуясь на то, что «основная масса бывших заключенных молчат, словно они «прокаженные»» (с. 144), автор, как мне кажется, обнаруживает недопонимание того, что можно назвать «онемевшей в людях историей» (Е. Анчел). Далеко не каждый выживший в условиях голода, фронта, тюрьмы, лагеря и т.п. экстремальности найдет в себе душевные силы для мало-мальски систематических и вполне правдивых воспоминаний, даже в условиях демократической «оттепели». И этих людей надо понять: чудовищность пережитого разрушает ценностные установки (включая меморативную) общества, которое забыло их в окопах да на нарах. Тем большее впечатление производят рассказы тех мучеников ГУЛАГа, что удалось всё же запечатлеть В.А. Бердинских.

Особое читательское внимание обеспечено биографическим очеркам, содержащимся в книге. Они посвящены замечательному поэту «родом» из Вятлага Борису Чичибабину, самобытному мыслителю Димитрию Панину, композитору П.А. Русакову (под псевдонимом Поль Марсель сочинившему музыку романса «Дружба», ставшего, на мой взгляд, своеобразным антигимном эпохи лагерей; переаранжирующие эту песню сегодня эстрадники совсем не понимают, к счастью, куда это именно ее лирический герой отправляется «в дальний путь на долгие года»), графине А.К. Оболенской-Волконской, другим «зэка», именитым и неизвестным на воле, но как на подбор колоритнейшим личностям.

Кому-то из коллег автора этой книги — профессиональных историков могут не понравиться отдельные моменты публицистичности, даже беллетризации ее изложения (поэтические эпиграфы, лирические отступления, морально-оценочные сентенции автора). Но ведь гораздо труднее было бы понять исследователя, путешествующего архивно-мемуарными тропами по кругам лагерного ада, «добру и злу внимая равнодушно»... Впрочем, итоговый «Перечень архивных документов, опубликованных в книге» не вполне заменит многим ее читателям отсутствующие там постраничные ссылки на источники и литературу, использованные автором. Встречаются в тексте книги и оставшиеся не устраненными ее редактором грамматические погрешности, особенно досадные на фоне явных писательских способностей автора.

К исследованию весьма предусмотрительно приложен словарь блатного говора (фени), однако, записанный почему-то со слов не прошлых, а нынешних лагерников (ведь арго имеет тенденцию к периодическому обновлению). Не все лагерные термины поясняются автором точно. Например, пресловутый чефир — это не просто «густо-густо заваренный», но прокипяченный уже после такой заварки чай. Словарь всё же не только облегчает читателю понимание лагерного жаргона, но и лишний раз убедительно демонстрирует, насколько глубоко и органично лагерная система повлияла на все стороны жизни нашего общества — его быт, культуру, речь, жизненную философию самых разных социальных слоев, вплоть до интеллектуалистской и политической элиты. «Элементы комплекса ГУЛАГа растворились в советской действительности. Внутри- и внелагерный миры едины, так как они строились одними и теми же людьми по единому замыслу и из того же материала» (с. 110), — справедливо заключает автор.

Выразительна подборка иллюстраций монографии — копии актовых материалов лагерного делопроизводства, ландшафты Вятлага, фотопортреты его хозяев и их узников, карты расположения лагпунктов, т.п.

В нынешних условиях подорожания типографских работ монографии историков, особенно в провинции, всё чаще выходят в свет абы как — на плохой бумаге, практически без переплетов, микроскопическими тиражами. Полиграфическое качество же рецензируемого издания на редкость высоко — в твердой обложке, с выразительным ее, форзацев и прочих элементов изданной тысячным тиражом книги оформлением (художника А. Селезнева), на белой плотной бумаге, т.п. аксессуарами книгоиздательской нормы, а не наметившейся в научном книгоиздании патологии.

Одобряя и всецело рекомендуя как историкам, так и самому широкому кругу читателей книгу В.А. Бердинских, сознаюсь: она оказалась особенно близка, интересна мне лично потому, что я родился и вырос в Магадане. На моей мальчишеской памяти по улицам этого города — подлинной столицы ГУЛАГа — перестали водить чернобушлатных зэков колоннами и стали возить их на грузовых машинах с парой автоматчиков в кузове у кабины. Свои впечатления от тюрем, лагерей, этапов, пересылок сохранили многие тысячи сограждан. Отрадно теперь знать, что народная память об эпохе советского террора запечатляется на будущие века столь понимающими и добросовестными авторами, каков В.А. Бердинских. История УСВИТЛа, МАГЛАГа и других лагерных комплексов советской карательной империи ждет своих заинтересованных и компетентных исследователей.

ОГЛАВЛЕНИЕ