«Давайте после драки
Помашем кулаками…»
Б.А. Слуцкий.
Прочитав и несколько раз перечитав ответ Бориса Васильевича Маркова на мой антитоталитарный «пасквиль», я испытал смешанные чувства. Даже зная благородство и великодушие моего оппонента, я всё равно искренне обрадовался корректному, уважительному тону этого ответа. Обидевшись (вполне законно) на неожиданную атаку, Борис Васильевич не озлобился, а отвечает по существу. За сорок лет пребывания в университетско-академической среде, я ни разу не сталкивался с подобной корректностью в принципиальных спорах между коллегами. Обычно схлёстываются амбиции. В итоге люди в лучшем случае отворачиваются друг от друга. Не знаю, заслуживает ли мой собственный стиль полемики уважения и внимания, подобных марковским… Ведь в главном ответ Бориса Васильевича меня не убедил. Отсюда и смешанность чувств — есть и толика огорчения. Не только и не столько потому, что ставится под сомнение моя правда. Тоску навевает противопоставленная ей аргументация. По центральному пункту темы оппонентом, как мне кажется, подменяется предмет рассмотрения. Или, по крайней мере, разговор уводится за его пределы. Но я готов поспорить и по её тематическим краям.
Попробую перечислить главные тезисы полученного ответа на мои «обвинения»:
нельзя накрывать фашизм и коммунизм одним идейный колпаком тоталитаризма; они ведь воевали «враг с врагом» не на жизнь, а на смерть;
кроме Холокоста и Гулага в истории XX века было много хорошего, которое С.П. Щавелёв замалчивает, выпячивая только плохое;
а это плохое он преувеличивает; если даже при тоталитаризме репрессировали 10 % населения страны, остальные 90 % «вели нормальную жизнь»; социализм не сводится к Гулагу;
реальный советский социализм как общественный строй гораздо справедливее нынешнего российского устройства, при котором большинство населения живёт гораздо хуже, чем в СССР;
разговоры о жертвах Гулага и Холокоста призваны замаскировать бесчеловечную сущность нынешних российских порядков;
лучше былое единство вождя и народа, чем теперешняя манипуляция общественным сознанием с помощью продажных СМИ;
каждый современник имеет право артикулировать и защищать свою собственную версию истории своей страны, не оглядываясь на другие версии её же;
чем ругать прошлое, лучше подвергнуть критике настоящее; вместо того, чтобы опровергать тех, кто видит в прошлом много хорошего, С.П. Щавелеву и прочим противникам тоталитаризма стоит заняться самокритикой (прежде всего, надо полагать, за равнодушие к язвам современности).
Кажется, я ничего концептуального не упустил из ответа Бориса Васильевича. Все эти тезисы имеют право на обсуждение, и ниже я постараюсь их коснуться. Благодаря этому выступлению Бориса Васильевича появляется возможность смыслового продвижения и углубления нашего разговора о тоталитаризме. В полемику вовлечены и капитализм, и социализм, и нынешний российский строй, и разница между поколениями, и сами способы анализа новейшей истории. Главное, Борис Васильевич сам признал, что предмет обсуждения достоин общественного внимания, что молча проблемы не изживёшь. Рискну продолжить разговор, заранее каясь за свою «упёртость»…
Мой оппонент не отвечает по сути на главный вопрос, ему заданный: в чём именно заключалась та «логика эпохи», «здравый смысл» которой якобы сделал необходимыми и оправданными массовые политические репрессии XX века?
Советская пропаганда по крайней мере «объясняла», за что она лишает свободы и убивает «врагов народа». Почти все(14) эти обвинения были шиты белыми нитками, но они произносились, записывались. Кто-то им верил. Многие делали вид, что верят. Кто-то не верил, но помалкивал. Тех, кто выражал сомнения, пусть и в частных разговорах, наказывали. Точно также подводили идеологическое обоснование под свои репрессии нацисты, фашисты, франкисты, вишисты, даже позднее маоисты, «красные кхмеры» и т.п. наследники радикальной идеологии. А вот «логика репрессий» от Бориса Васильевич Маркова остаётся не эксплицированной даже после его ответа на мой запрос о такой экспликации.
Раз мы продолжаем разговор, снова вернусь к его исходным пунктам. Вынужден повторить две ключевые цитаты из Б.В. Маркова, которые я уже приводил выше, в своём первом тексте.
1. «Сегодня в погоне за мелочами нередко забывают принципиальные вещи, отсюда и проистекает отождествление фашизма и коммунизма. Между тем сходство некоторых их «принципов и технологий» может быть обусловлено не идейным сходством, а просто общностью эпохи. Резня армян, ГУЛАГ и Освенцим — это не продукты идеологии, а выражение некоего «здравого смысла» эпохи, согласно которому даже самые жестокие меры были совершенно естественными и необходимыми. … Нельзя смотреть на историю исключительно сквозь розовые очки и очищать ее, подобно школьным учителям, от всего кажущегося жестоким и неприличным»(15).
2. На вопрос: «Сейчас, по прошествии стольких лет, от какого наследства стоило отказаться, а чем стоило дорожить?», — мой собеседник ответствовал: «Нельзя смотреть на свою страну глазами Запада… Это для немцев уравнение фашизма и сталинизма допустимо и даже благотворно (именно в этом состояла миссия Ханны Арендт, она своими работами снимала комплекс вины у немцев), а у нас должна быть своя точка зрения на нашу историю. … Философы должны формулировать новое позитивное видение общества и государства. В юности я разделял диссидентские настроения, к счастью мои учителя приучили меня к осторожности. Но теперь, после того как мы потеряли свою страну, я лучше понимаю и тех, кого считают консерваторами»(16).
Вот мои повторные возражения по пунктам, с выделением курсивом отвергаемых, опровергаемых (в меру моего разумения) изначальных тезисов оппонента.
Почему это мелочи заслоняют от нас принципиальную разницу фашизма и сталинизма? Как раз наоборот, мелочами(17) их хотят разделить. Потому что по существу это одно и тоже: безудержная агрессия, внутренняя и внешняя, ведущая и то, и другое государство к бесславному концу, мучающая и позорящая их народы. И тут, и там социализм. Декларируется. «Российская социал-демократическая рабочая партия». «Немецкая национал-социалистическая рабочая партия Германии». Сходство идеологий налицо. Если на то пошло, то сходство наблюдалось даже внешнее, именно в мелочах. Когда вермахт вошёл в дважды оккупированный им Ростов-на-Дону, мой (сейчас покойный) старший брат Мишка, тогда школьник, подумал было, что вернулась Красная армия: над войсками реяли красные флаги, на рукавах чёрных мундиров эсэсовцев красовались красные повязки. С белым кругом с чёрной свастикой в центре. Эта подробность, думается мне, и есть яркий пример упомянутой Борисом Васильевичем мелочной разницы фашистов и коммунистов. Свастика, а не пятиконечная звезда. Всего-то.
Эпоха требовала самых жестоких мер, они были не только необходимы, но и оправданы.
Стоит уточнить: кем и против кого эти необходимо жестокие меры применялись? В чём эти меры состояли? К чему они привели? Чем именно они оправдывались? С какой из воевавших сторон? Последствия этих мер каковы?
Ведь понятие «здравого смысла», как ни крути, предполагает страховку от самых гибельных заблуждений, отбор наиболее щадящих решений. А Борис Васильевич прилагает это понятие к акциям карательным, военным. Следовательно, нужно объяснить, чем эти акции помогли народам, от чего спасли. У меня ум до этого не доходит. Чтобы здравый смысл мог объяснять массовые убийства?.. Ещё более массовые мучения ни в чём не повинных людей? Ведь арестовывали и осуждали всех «политических» только за слова, а то и за мысли, а то и просто так, как «социально опасных элементов» (СОЭ) или «членов семьи изменников родины» (ЧСИР). Якобинский «закон о подозрительных» на этом фоне бледнеет. Могу только процитировать М.А. Булгакова: тут «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, да больно непонятно. Над вами потешаться будут».
С приведёнными мной примерами репрессированных общественных групп в Германии и в СССР Борис Васильевич не посчитался. Придётся повторить и несколько расширить хрестоматийный мартиролог.
Оправдано было истребление евреев в нацистской Германии? Обвинения еврейскому народу сформулированы в «Майн Кампф». А у Бориса Васильевича тут что-то новое. Последнее время спор идёт, был ли Холокост или не был, придуман. Во Франции действует закон об уголовной ответственности за отрицание Холокоста. А у Бориса Васильевича получается, что Холокост был необходим… Но ведь это мы уже проходили при Геббельсе и Розенберге. Получается, не нужен был Нюрнберг!?. Назначенные победителями судьи не поняли «логики эпохи»!?. Коли так, вернём срок давности за преступления нацистов? Повтори мы с Борисом Васильевичем такое предложение на пресс-конференции в Иерусалиме, посмотрим на реакцию присутствующих… В только что миновавшую годовщину освобождения Освенцима советскими войсками прикидывали, что только в одном этом лагере фашисты уничтожили от 1 до 4 миллионов человек. В каждом из захваченных городов немцы убивали также всех пациентов психиатрических клиник. У Фуко ничего не сказано по этому поводу? Заниматься самокритикой эти жертвы вряд ли были способны. Про цыган я уже не говорю — Евгений Шварц всё сказал в своём «Драконе».
Оправдана была массовая депортация «кулаков» и членов их семей в Сибирь? (Или «из Сибири в Сибирь», как пел В. Высоцкий). По некоторым подсчётам, за Урал вышвырнули около 5 миллионов крестьянских СЕМЕЙ. В Вашей родной вологодской деревне раскулачивания не проводилось, Борис Васильевич? Или Ваша матушка считала его справедливым, нужным? Напоминать ли, как оно, это раскулачивание происходило? В каждом отдельном из многих тысяч случаев. А вот в Ваш или в мой дом (квартиру) неожиданно придут люди в форме, с понятыми и…
Забегая вперед, отмечу, что при оценке репрессий важно не только отметить его чисто количественные пропорции, но прикинуть, кого именно репрессировали. В данном случае стирали фермерский слой в русской деревне, а в колхозы сбивали голытьбу.
Оттого что Вашего дядюшку, монастырского послушника, никто не тронул после революции, надо одобрить, признать логичными перечисленные мной выше репрессии тысяч священников, монахов, просто верующих? Убитых только лишь за то, что они систематически посещали храмы своей веры. А Нило-Сорской обители Вам не жалко?
Троцкистов, зиновьевцев, каменевцев, бухаринцев, рыковцев, рютинцев, всех прочих настоящих или мнимых противников Сталина надо было подчистую убивать пулей в голову, подшивать её в следственное дело и зачернять их имена в истории русской революции? Не говоря уже о верных ленинцах, меньшевиках, эсерах, кадетах и всех прочих бывших революционерах? И, страшно подумать, их противниках монархистах, октябристах, а потом власовцах, басмачах, бандеровцах, «лесных братьях»?!. А депортация целых народов? А что, после неё в Крыму и на Кавказе надолго стало мирно. Условия для туризма улучшились. Может, это и есть одно из выражений «логики репрессий»? А затишье-то оказалось долгим, но не вечным. С распадом СССР его окраины взорвались и припомнили все его вины. Русских начали массово выдавливать из Прибалтики, Средней Азии, с Кавказа, даже из Казахстана. То есть на депортацию инородцев те впоследствии ответили высылкой русских, даже уничтожением оставшихся. В некотором смысле логично, но трагично для всех участников такой логики.
Оправдано было германское вторжение в СССР? Советское вторжение в Польшу и Прибалтику, потом дальше на Запад? Нападение Японии на США? Логика чьей «эпохи» требовала этих политических решений и военных действий?
Геноцид армян, греков и курдов турками тоже вписывался в «логику эпохи»? Повторим это в газетной редакции или на телестудии Еревана, Борис Васильевич, и я посмотрю, что с нами там сделают христианские собратья армяне. Они не посмотрят на слова о «логике эпохи».
И японцы в своём большинстве не согласны с «отторжением островных территорий». Осуществлённом куда уж логичнее в эпоху нашей победы над ними. Кто в эту «логику» лучше вписывается — мы или японцы?
Самое главное — чем же оказались оправданы все эти неисчислимые жертвы «логики эпохи»? Что все эти расстрелы, концентрационные лагеря, насилия над мирными гражданами или безоружными военнопленными дали нашим народам? Мы стали лучше жить тогда, когда из каждого подъезда городского дома и из каждой деревни увозили людей на мучения, смерть? Дети и внуки репрессированных стали жить лучше оттого, что убили их предков? Потомки миллионов доносчиков должны гордиться ими? Ведь те помогли разоблачить «врагов народа»… Выросли экономика, наука, искусство? Да они просто перераспределились географически — из столичных центров в «места весьма отдалённые». Я, например, учился в одном классе второй магаданской школы с дочкой Эдди Рознера, «серебряной трубы [джазового] мира», а мой брат Мишка — с Пашкой Аксёновым, будущим писателем. А его мать Евгения Яковлевна Гинзбург (прошедшая «Крутой маршрут»), завуч первой школы, пила чаи с её библиотекаршей, моей бабкой, Александрой Семёновной Востряковой; а послелагерный муж Гинзбург, врач Вальтер (отсидевший только за то, что был немцем по происхождению) лечил всех нас в качестве семейного доктора. Все они посещали концерты с участием Вадима Козина, которого после выступления конвоировали обратно в лагерный барак. Вот эту «логику эпохи» я лично ценю: не посади их всех ни за что, не был бы тогда Магадан столицей «чудной планеты»(18) Колымы.
Я сам далеко не в восторге от ситуации в современной России. Но мои скорби ото дня сегодняшнего не идут ни в какое сравнение с чудовищной виной перед погибшими в гитлеровских и сталинских лагерях. А то, как связаны тоталитарное прошлое и лицемерное настоящее, надо ещё обдумывать, дискутировать.
Каким школьным учителям, якобы «подслащивающим родную историю, нам не надо, согласно Б.В. Маркову, уподобляться? Былым советским, прославлявшим «десять сталинских ударов»? Нынешним украинским, преподающим героизм Степана Бандеры, подвиги дивизии СС «Галичина»? Вконец растерянным нынешним российским? Пусть в каждой стране школьники отдадут должное былым вождям? «Сталин был эффективным менеджером». «При Гитлере в Германии построили идеальные дороги». «Император Хирохито присоединил к Японии почти всю Азию». Ведь так оно и пишется сейчас в школьных учебниках разных стран. Никто и не собирается вычищать из учебников «подвигов» тоталитарных вождей. Политизация истории нигде никогда не кончится. Но я не хочу присоединяться к тем выходцам из наших кастовых рядов, историкам и философам, которые односторонне и предвзято аргументируют прошлое по заданию нынешних властей одного какого-то государства. Подзаработать на этом можно, но найти истину — никогда.
Прибегну к не очень корректному аргументу — извлеку из своего всё еще не опубликованного сборника стихов одно стихотворение на эту тему. Ей же ей, я его тогда написал и так назвал.
«Весёлая наука»
(Урок истории)
«Но не всё потеряно,
Если сели днём
За окном под деревом
Слепенький с дитём».
В. Корнилов.
Эпоха застоя на марше —
реляций победных оскал.
У власти пока что не маршал,
однако уже генерал.
А нам на уроке историк
внушает: «С одной стороны, —
воздвигнуты были устои
могучей и славной страны.
С другой стороны — недостатки,
ошибки. Эпоха борьбы…»
Засунуты в ранцы тетрадки
весёлой ребячьей гурьбы.
По радио сплошь — оратории,
далёко до нынешних вздохов.
Уроки новейшей истории
давали нам после уроков.
В кабине далёкого рейса,
на лавочке в стороне,
у кромки пахучего леса
и где бы то ни было вне
тех стен, что имеют уши.
Не надо звонить в КГБ —
спасите мальчишечьи души,
участвуйте в нашей судьбе!
За домом тянулась колючка —
там строили новый квартал.
У зэков сегодня получка —
мне чёрный бушлат помахал.
Я знаю, чего им потребно,
хоть кто — уклонист или вор, —
сначала буханочку хлеба,
а следом за тем — «Беломор»
и пачку грузинского чаю —
пока не глядит часовой…
Учитель! Колени склоняю
я перед твоей сединой.
Сквозь проволоку тянутся руки —
успеет ли вовремя взять?..
Вот этой «весёлой науки»
не дай вам господь изучать.
Философы во что бы ни стало должны формировать позитивное видение отечественной истории.
Да было уже это в истории нашей культуры. Было, и быльём поросло: «Прошлое России прекрасно, настоящее превосходно, а от будущего захватывает дух». Даже неловко напоминать трюизм: любая предвзятость плоха — и очернительство, и апологетизм. Надо не то чтобы развести хорошее и плохое в прошлом, а пореалистичнее их соотнести. В этом проблема, а не в оправдании чего бы то ни было во что бы то ни стало.
А может, Борис Васильевич, философам, вместо того, чтобы с кондачка что-то такое «формировать» в общественном мнении, стоит сначала почитать сборники документов, публикации историков, мемуары участников былых событий?.. Почитать специально по определённой теме. Как-то подняться над личным биографическим опытом. Может быть, априори стоит постулировать всего лишь неоднозначное впечатление о предельно сложной и противоречивой эпохе? Честнее говорить не только об её плюсах, но и о минусах? Чем поможет современникам исключительно положительное видение прошлого? «Нас утешающий обман»? Наконец, а смогут ли философы советского разлива сформировать исключительно позитивное видение прошлого? Убедительно обосновать такой позитив теоретически и фактически? Наша полемика позволяет усомниться в этом. Пока что меня лично вполне убеждают те историки, которые с документальными фактами в руках снова и снова подтверждают чудовищную вину сталнизма.
Сошлюсь на одну из многочисленных публикаций документального характера о Большом терроре. Профессор М.А. Фельдман опубликовал в историческом журнале два письма из рассекреченных недавно архивов ФСБ и КПСС Свердловской области. «Первое письмо обращено к редакции газеты «Уральский рабочий» и написано, судя по тексту, в конце 1937 г. Имя автора неизвестно. Письмо характеризует самого автора и время, в которое он живет: отмечается «хорошее, светлое, радостное в нашей молодой стране социализма». Вместе с тем события 1937 г. квалифицируются как «небывалая в истории человечества расправа с мирным населением». … Согласно сведениям автора, в Свердловске в январе – октябре 1937 г. в тюрьмах оказалось 26 тыс. человек, около 5 % населения города; 90 % из них прошли по 58-й статье как «враги народа». В СССР, по оценке автора, число арестованных приблизилось к 1,5 млн человек. … Методы деятельности НКВД находятся, по словам автора, за пределами закона, морали, нравственности, неся смерть и разрушение психики советским людям. Страдают не только расхитители, убийцы, жулики, сколько жертвы вымышленных доносов — мирные, трудолюбивые, скромные советские люди. …
Задаваясь вопросом, кто составляет массовую опору НКВД, автор указывает на людей, чья нравственность, честь, стойкость убеждений за годы последних двух десятилетий упали до крайних пределов. Создателями многочисленных вымышленных доносов являются раздраженные квартиранты, обиженные на работе, поссорившиеся друзья-собутыльники. Столь значимым фактором стал, по мысли автора, дух стяжательства, поразивший как правящую советскую элиту, так и души и помыслы широких масс, уставших от перманентной бедности или полбедности советских времен. Автор пишет о систематическом материальном поощрении доносительства. Его простейшей формой являлось «привлечение за пять рублей женщин, готовых простаивать в бесчисленных очередях и заводить разговоры о нехватке товаров и продовольствия»»(19).
Второе письмо из 1937 года отправлено уже не анонимом, а вторым секретарем Свердловского обкома ВКП(б) И.М. Медведевым в ЦК КПСС Сталину и в СНК Молотову в декабре 1938 г. Ответственный партработник (в прошлом кадровый рабочий-металлист, ветеран Мировой войны и Гражданской войн) оперирует данными официальной статистики за 1936 – начало 1938 гг. За это время снабжение Свердловской области уменьшилось как по промышленным товарам (на 10 %), так и по продовольствию (на 20–30 %). В результате население промышленных центров области испытывает большие трудности. В столовых постоянно не хватает мяса и жиров; бесконечными стали очереди в магазины.
Стоит отметить, что два предшественника автора этого письма на должности второго секретаря обкома покончили с собой, соответственно в марте и в мае 1937 г. А Медведева в ответ на его разоблачительное письмо всего лишь понизили в должности, отправив работать директором Московского мехового института(20). Сказалось, видимо, явное приближение большой войны (после мюнхенского сговора в октябре 1938 г.). Руководство КПСС, оказывается, тоже зависело от объективных обстоятельств.
Вывод публикатора документов: «Перед нами не только материалы 70-летней давности. Это ещё и предупреждение об опасности реабилитации сталинизма и восхваления Сталина в любой форме; о последствиях достижения любых, самых благородных целей, за счет страданий народа»(21).
По мне, пусть лучше говорят документы эпохи, чем ее наследники-философы.
«Мы потеряли свою страну» в результате демократических реформ.
Ну, онтологически ни Вы, Борис Васильевич, ни я, да и никто из наших коллег, в ней оставшихся, её не потерял. Так же служим в университетах или где-то ещё, получаем жалование, отдыхаем на дачах или в Египтах, а уж колбасы да апельсинов теперь полно на прилавках не только Петроградской стороны Ленинграда, как было до 1990-х годов, но и вологодского сельпо. Да, денег их купить в нужном объёме не у всех и не всегда хватает. Что хуже, что лучше: нехватка продуктов (лекарств, качественных медицинских услуг, жилья, путёвок на отдых, книг и т.д., и т.п.) или денег на их покупку? Об этом продолжают спорить нынешние наследники красных и белых. Первые чувствуют, что потеряли, вторые — что, наконец, обрели. Местоимение «мы» тут не прокатывает. «Не мы, а вы». «Мы» разные (по мироощущению), хотя и живём в одной стране. Одни потеряли (посттоталитарную стабильность, когда жизнь была размерена за нас: роддом, сад, школа, институт, распределение, квартира, пенсия, кладбище), другие нашли, обрели (свободу передвижения по стране и за границу; неограниченный (для определённого уровня доходов) выбор товаров и услуг; неподцензурный пока Интернет; чтение любых книг, даже тех, что раньше томились в спецхранах).
А главное (в нашей заочной беседе) — как нынешние проблемы связаны с прошлым тоталитаризмом? Мы ведь заспорили о нём. Не скажешь ведь — Путин это Сталин сегодня?!. Хотя я лично подозреваю, что именно советские порядки воспитали те поколения, которые после эйфории Перестройки, при первых же жизненных трудностях дальнейших реформ впали в социально-психологический анабиоз и отказались воспользоваться возможностями 1990-х. Только и знали, что ругали Гайдара и Чубайса. Мало кто из тех, кому тогда было за 30, ушёл из своих НИИ и т.п. контор, даже когда им там по сути перестали платить зарплату. Перебивались с хлеба на квас, бедствовали, но новую работу искать не стали. Как голосовали почти единогласно за КПСС, так сейчас и голосуют за «Единую Россию». Все недовольны, но большинство голосуют за «партию власти» исправно.
На кого тогда мы обижаемся? На тех, кто открыли своё дело или пошли в криминал? (Что у нас означало почти одно и то же). Да, почти вся новая элита на постсоветском пространстве «поднялась» в 1990-е годы, взяв в руки оружие. И эту часть российского социума воспитали в СССР. Только она оказалась генетически покрепче, чем вышеотмеченные «ботаники». Государство тогда ушло, образовался вакуум власти. Его заполнили так называемые «силовые предприниматели». Старые воры («синие», т.е. татуированные), новые — спортсмены, «афганцы», этнические группировки. Они прошагали весь путь: вульгарный рэкет на рынках — навязывание охранных услуг, «решение проблем» («крышевание») любого бизнеса — скупка активов, вхождение в чужой бизнес на правах партнёров — полностью легальный бизнес (со старыми связями среди оставшихся бандитов). Это те, кто выжили.
Со мной на историческом факультете провинциального пединститута первые два курса проучился один такой. Лёша С. Сирота, мать умерла, с отцом-военным почти не общался, жил у тётки. Я с ним дружил. Как ни странно, именно он познакомил меня с философией: пытался решить апории Зенона, даже к Игорю Сергеевичу Нарскому в Москву ездил на консультацию по этому поводу. В Академию общественных наук при ЦК КПСС. Потом решил перепоступать в МГУ. С первого раза не удалось, попал в армию. Я ему туда отправлял посылки с книгами. Когда я попал в армию (из аспирантуры ЛГУ), он такие же слал мне. После армии он поступил таки в МГУ, только на психологический факультет, который успешно закончил. Студентом подрабатывал в камерах хранения на авто- и железнодорожном вокзалах столицы. Оказалось, это золотое дно. Он в день (точнее, в сутки) зарабатывал мою месячную аспирантскую стипендию. Купил на эту гору пятнадцатикопеечных монет свою первую квартиру в Москве. Дальше — больше. Захватили с приятелями-спортсменами (Лёшка — кандидат в мастера спорта по плаванию) завод по производству минеральных удобрений где-то в Сибири. Теперь мой бывший студенческий друг возглавляет банк и группу торговых кампаний в Москве. Об этом я узнал, вбив его имя в интернетовский поисковик. Живет в охраняемом пансионате под Москвой. Сын его учился, кажется, в Швейцарии. Последний раз мы виделись с моим другом лет двадцать назад, когда у него в нашем провинциальном городе смертельно заболел отец. Лёша примчался из столицы, но положить в больницу отца не смог: не было необходимых документов, справок. Тогда приехал ко мне в медицинский институт. Обнялись, пошли к проректору. Тот вызвонил главврача, своего бывшего сокурсника. И вопрос был моментально решён. Лёшка удивлённо покачал головой. Дескать, я могу купить эту больницу, но занять в ней одну койку не в состоянии!..
Так вот бывает «однажды в России». От элеатов до собственного банка. А я вот не смог. Так и остался с элеатами. Но не тужу. Хоть крови нет на руках. Однако перед женой стыдно. На квартиру не заработал. А ещё профессор. Так и живу в частном доме 1924 года постройки.
Но оставим этот переход на личности. Он куда только не заведёт.
Да, мне самому сегодня активно не нравится, что у нас почти ежедневно продолжают убивать по заказу: конкурентов, журналистов, правозащитников. Но прикинем: сейчас убивают десятки, может быть, сотни, а тогда убивали сотни тысяч. Есть разница? Понимаю, любой выбор меньшего зла кощунственен, даже преступен. И всё же я выбираю меньшее зло, коли третьего не дано: пусть убивают сотни людей, раз уж по-другому у нас не получается, но пусть никогда не начнут у меня в стране снова убивать ежегодно сотни тысяч. Как убивали при Сталине, которого мой многоуважаемый Борис Васильевич объявляет главным логиком эпохи.
Ещё больше мне сегодня не нравится, как бывшие «силовики» с помощью «административного ресурса» отнимают готовый, выращенный чужими трудами бизнес. «Басманное правосудие» — новое рабство? Да, только я могу сравнивать его со старым — теми тысячами чёрных бушлатов, что на моих детских глазах ползли из пароходных трюмов на смерть в магаданских лагерях. Если уж не выходит у нас без рабства, пусть лучше будет такое, как сейчас, чем в 1910-е, 1920-е, 1930-е, 1940-е, 1950-е (поначалу) годы. Рядового человека хоть в партком не вызовут. Хотя и квартиры бесплатно ему не дадут, и зубы в районной поликлинике бесплатно не вставят. По мне, чёрт с ними, зубами и квадратными метрами: лишь бы не ездили по городу «черные воронки». Пусть уж лучше джипы коммерсантов, бандитов, полицейских.
Как нам, выходящим сейчас на пенсию, повезло родиться после войны и тоталитаризма! Чем мы заслужили милость бога, которого нет?
Посмотрите вокруг: какая (небывалая в СССР) масса жилья построена, какая масса автомобилей куплена населением за последние годы? Почти все выпускники средней школы тут же поступают в школу высшую. Почти все сограждане побывали за границей. Почти всё издали и переиздали из научной и художественной литературы (вспомните книжные прилавки в СССР). Молодые люди вовсю защищают докторские диссертации (Политбюро ещё в 1980-е принимало негласное решение не выпускать в доктора наук никого моложе 65-ти). Товарного дефицита нет и в помине. Любых лекарств полно. На покрой брюк или причёску никто не обращает внимания. Ноутбуки вместо общих тетрадей. Это всё и многое, многое другое полезное, доброе, лучшее — от плохой жизни?
Да, на экранах царит жуткая попса. Да, в отличие от коммуналок, никто ни с кем в больших домах не здоровается. Да, разрыв в доходах между богатыми и бедными в современной России бьёт все рекорды, от фараоновского Египта до какой-нибудь африканской Уганды. Да, Высшая аттестационная комиссия превратилась в лавочку по продаже дипломов и аттестатов. Многие диссертационные советы при государственных университетах превратились прибыльный бизнес для их руководителей. Да, от службы в армии откупаются все, кто в состоянии заплатить. Да, перевод армии на контракт провалился и уже с год как ни одного контрактника на службу не берут. Да, Ваши, Борис Васильевич, студенты на философском факультете СПбГУ сами не знают чему и зачем они учатся. Но никого же из вас, преподавателей и студентов, не увозят в «чёрном вороне» на мучения и на смерть. Никто из нас не отоваривает хлебные карточки. Никто не стоит в бесконечных очередях за керосином и ширпотребом. Никого не тащат в партком на покаяние за развод с опостылевшей женой или за пропуск в печать «неправильного сборника» статей(22). Никого не призывают в армию на срочную службу из очной целевой аспирантуры, как меня в своё время (хотя, может, и стоило бы).
Археолога Льва Самуиловича Клейна, нашего коллегу по историческому факультету ЛГУ/СПбГУ, на исходе СССР посадили в тюрьму за доказанный в суде гомосексуализм. Он там честно год отсидел и, после Перестройки, выпустил толстые томы про «другую любовь». Теперь спокойно живёт с бывшим аспирантом и его женой, его ребёнком. Зарабатывает лекциями в гей-клубах. Сам рассказывает об этом в Интернете. Мерзко? Да, но не так мерзко, как сидеть в тюрьме за это же. Вы согласны? Только прикиньте судьбу вашего любимого философа Фуко, сдохшего от СПИДа, который не знает политических границ, — попади он в тот СССР и продемонстрируй свою социальную ориентацию.
Так что же мы выберем? Тюрьму, проработки, нищету — или свободу (пусть относительную, бедную, унизительную в чём-то; не исключено, временную)? Прикиньте.
Да, вологодская деревня вымирает. А кто её уморил? Не колхозы ли с совхозами, куда массу советских горожан вывозили на уборку урожая? Я сам с 1980 года, как только стал ассистентом на кафедре марксистско-ленинской философии, так каждый год с конца августа по начало октября и проводил со студентами в «колхозе». Мы собирали картошку, яблоки. Тоннами. И в дождь, и в вёдро. А весной весь институт — от лаборантки до профессора — выезжал на прополку сахарной свёклы (тяпки до сих пор в кафедральных кладовках пылятся). Теперь некогда крупнейший по территории в Европе плодосовхоз «Обоянский» разорён, свёклу обрабатывают гербицидами от сорняков. Фруктов, овощей и сахара меньше не стало. Плодосовхоза, его работников, мне жалко, но ездить каждый год по два месяца у них вкалывать, причём бесплатно, мне совершенно не хочется. А Борис Васильевич призывает: «Назад в 1970-е!» Да были мы там, не хочу назад.
При этом я прекрасно понимаю, что мало кто из «простых людей» сегодня со мной согласится. Они-то в массе своей многомиллионной искренне хотят назад. Если я стану публично пропагандировать прелести сегодняшней жизни, то пенсионеры, военные, учителя, врачи, да все остальные бюджетники и многие «внебюджетники» меня просто высмеют, а то и поколотят. Им такая жизнь, как сегодня, совсем не нравится. Что называется, «в падлу». Ещё бы — врач-специалист (кардиолог, хирург и т.д.) в районной поликлинике получает около 4 000 рублей в месяц. Это его базовая ставка. Подполковник авиации, лётчик-инструктор, в свои расцветные 45 лет уволен из армии (Пусть и с квартирой). В числе 200 тысяч других военнослужащих. Молодой ученый в академии или ассистент в университете нипочем не заработают больше 10 тысяч в месяц на своей основной работе. Скорбный перечень профессиональных потерь легко дополнит любой наш читатель. Никто не голодает, но бедствуют многие. Мало кому из «молодых специалистов» светит купить квартиру. Какое там, даже весь набор бытовой техники (телевизор, холодильник и т.д.) им долго будет не по карману. Почти все способные аспиранты сбежали из науки на прибыльную работу. И как их осудишь? Смотрю на посетителей Исторической публичной библиотеки в Москве, петербургской «Публички» и ужасаюсь: «Какие-то уроды с того света…»
Но сопоставимы ли эти бедствия с тоталитарными? Как видно, ответ на этот вопрос зависит от точки зрения.
Да, в странах Евросоюза начинающий профессор в университете получает около 100 тысяч евро в год. А я лично, заведуя кафедрой в университете российском, имея стаж в высшей школе ровно 30 лет, получая полторы ставки за перевыполнение часовой нагрузки — раз в 12 меньше его. Ну, и что? О причинах и темпах экономической отсталости нашей родины спорят давно и упорно. Но сейчас мы обсуждаем другую тему — тоталитаризм, его причины и последствия. Сдаётся мне, что одной из причин, затормозивших модернизацию нашей страны, вполне успешно шедшую вплоть до начала XX века(23), была не столько бездарность последнего российского императора, сколько политика советских вождей, в особенности Сталина.
Мой оппонент сочувствует нынешним консерваторам. А кого у нас сейчас «считать консерваторами»?
Нео- и палеосталинистов? Клинических «патриотов», «русофилов»? То есть националистов худшего сорта. Уже ли новоявленного «евразийца» господина Дугина, выкормыша постсоветских спецслужб? А если разобраться, выше процитированная риторика о потерянной вместе с СССР земле обетованной ближе всего к Зюганову, носящему костюмы от Кардена, ездящему на 600-м «Мерседесе», и то и дело шныряющему за наставлениями в администрацию президента и публично ностальгирующему по СССР. А с Жириновским Вам, Борис Васильевич, солидаризироваться слабо? Ах, да, в его гэбеэшной роли не предусмотрена ностальгия по СССР…
Консерваторы, ау? Откликаются, поди ж ты, сплошь бывшие комсомольские активисты. Которые опоздали примазаться к новой партии власти. И «сенатор» Солонин. Будем теперь изучать на философском факультете консерватизм. Модная тема. Глядишь, и денежек подвалят на неё прорвавшиеся во власть коллеги. Между прочим, мой однокашник по аспирантуре Рамазан Абдулатипов, отставной сенатор, и не вспоминает, вероятно, теперь, что учился у советского профессора Аката Калистратовича Белыха на кафедре научного коммунизма ЛГУ имени Жданова. Чему там научились, то со страной и сделали такие как он. Когда Вы, Борис Васильевич, там же ассистентствовали, а я аспирантствовал. Но за решения горбачёвской и ельцинской «команд» ни Вы, ни я не отвечаем. Мы просто преподавали философию. А теперь вот «машем кулаками».
Насчёт «розовых очков», которые Борис Васильевич предлагает всем снять при рассмотрении исторических событий, приведу ещё одно произведение малоизвестного стихотворца(24). Называется «Баллада о красках». Цитирую по памяти.
Мне нравилось в детстве сквозь красное стёклышко
смотреть, любоваться на ясное солнышко.
Я думал: всё было б намного красивее,
когда б этот цвет был разлит вместо синего,
деревья б окрашивал вместо зелёного.
Хотел необычного я, беззаконного.
Я вырос, и вот сквозь тюремное стёклышко
пришлось поглядеть мне на ясное солнышко.
Лазурь необъятную взором я впитывал,
тоску по деревьям зелёным испытывал.
А ночью на следствии мне было велено,
чтоб чёрное белым назвал я немедленно.
В лицо меня били. Сознание теряющий,
смотрел я — и красен был мир окружающий.
Я сплёвывал кровь, проклиная злосчастное
меня обманувшее стёклышко красное…
Колыма. Лагерь в п. Галимый.
1953 г.
Теперь о возражениях моего уважаемого оппонента в ответном тексте. Выделяю противопоставленные моим тезисы жирным шрифтом, а эпиграфы к своим рассуждениям курсивом.
«В основном говорят дети узников Гулага, а почему молчат дети погибших в войне с фашизмом?»
«Волна подаст свой голос в хоре…» (Б.Л. Пастернак).
Воспоминания и оценки советской эпохи со стороны жертв Гулага и их наследников на родине зазвучали на рубеже 1980-х – 1990-х годов и внесли свой вклад в так называемую «Перестройку». Эти речи материализовались в деятельности общества «Мемориал» и некоторых других похожих общественных движений. Но уже через несколько лет большая часть российского общества утратила интерес к разоблачениям прошлого. Закономерная и понятная реакция массового сознания: оно не согласно долго жить с призраками ужасного прошлого. А по ходу наших либеральных реформ и контрреформ обозначилась и реваншистская реакция. Сталин сразу вышел в лидеры национального опроса про самого знаменитого россиянина и, вероятно, был заменён на первых ступеньках этого рейтинга фигурами типа Александра Невского с помощью «административного ресурса». Так что «дети узников Гулага» уже не говорят публично, а если бы и говорили, то их никто у нас не станет слушать. Это отмечу, кстати, и по поводу «символического капитала», упоминаемого Борисом Васильевичем. Его сейчас зарабатывают как раз на Сталине.
Что касается «детей погибших на войне с фашизмом», то советская пропаганда только и делала, что тиражировала их образы. И в прозе, и в стихах, и в кино («Серёжа», «Иваново детство», «Судьба человека»» и т.п.). Есть, между прочим, специальные сборники «Дети на войне», «У войны не детское лицо». Только как эти рассказы связаны с опытом репрессий? Перед нами речи о разном. Одно (слава Победы «со слезою на глазах») не отменяет другого (ужаса и стыда Гулага). И наоборот.
Кроме того, а говорят ли дети победителей на войне всю правду? Голую правду о войне говорить трудно, а слушать ещё труднее. Примером этого служит военная проза Константина Дмитриевича Воробьёва («Это мы, господи!», где, кстати, показано и то, и другое: лагерь на войне).
Наконец, я убежден, что Гулаг — одна из главных причин той войны и особенно чудовищных потерь Советской армии и гражданского населения СССР в ней. Помимо обескровливания армии и тыла, репрессии потребовали около миллиона охранников Гулага. Все пять лет войны они только и делали, что охраняли заключённых. Никого из вохры на фронт не послали. Даже в штрафные батальоны и роты не брали заключённых по политическим статьям, как и по многим уголовным. В этом недавний телесериал «Штрафбат», вообще-то замечательный, исторически неточен.
«Отвечает ли сын за отца»?
«Призраки спешат к нам на помощь».
У Дж. Р. Р. Толкиена, в его знаменитой эпопее, есть характерный для жанра фэнтези сюжет, когда будущий властитель Средиземья, Арагорн, отвоёвывая своё царство у призраков тьмы, обращается за помощью, между прочим, к другим призракам. Идёт к ним «стезёй мертвецов» и взывает к ним — пусть выплатят свои долги живым!.. То же самое делаем мы с моим собеседником. «Если зовёт своих мёртвых Россия, то значит — беда…» (А. Галич).
Упоминая о своих предках, погибших смертью храбрых на войне, умерших в блокаду, Борис Васильевич предполагает, что в его роду потерь было не меньше, а может быть даже больше чем в моём. Правильно — у меня потерь меньше. Хотя моя семья вместе со мной вернулась на материк из Магадана, где провела четверть века, но выжили все. Точнее, почти все. Старший брат отца Сергей, несмотря на «белый билет», ушёл добровольцем в Красную армию, на колчаковский фронт, и был убит в первом же бою с белыми. В честь этого дяди потом назвали меня. Осталась групповая фотография Раменского футбольного клуба за 1917 год. Где, среди прочих, запечатлён юноша, очень похожий на моего отца — его старший брат, мой дядя Сергей Михайлович Щавелёв.
Для полной ясности вкратце расскажу о своём собственном отце. Для Бориса Васильевича сюрпризы будут продолжены: я не только сын «жертвы Гулага», но и сын одного из его палачей. Мой отец — Павел Михайлович Щавелёв родился в семье рабочего текстильной фабрики в подмосковном городе Раменском. Владельцы этой фабрики, в начале XX века некто Бардыгины, постарались обустроить быт её рабочих. К производственным зданиям примыкали так называемые корпуса — кирпичные общежития. Каждая семья имела там большую комнату, где и жили родители и их дети. Спали вповалку. Женщины нередко рожали детей прямо у станка. Но напротив каждого корпуса располагались сараи с подвалами-ледниками. У большинства рабочих семей имелись также коровники. Летом на два месяца фабрика останавливалась на профилактику. Рабочие — недавние рязанские крестьяне — тогда косили и сушили сено. Коровье молоко; грибы и дичь из окрестных лесов; московские лавки, доступные на их рабочее жалование. Вот у меня перед пенсией нет больше половины зубов. А у моего отца до конца его дней все зубы были на месте: его с детства поили молоком. Конечно, потом наступили война, революция и снова гражданская война. Отец моего отца, мой дед, уехал на поиски продовольствия. Его маленький сын, потом мой отец, не умер от голода только потому, что его тётка работал поварихой в рабочей столовой, и чем могла, подкармливала мальчика. Кстати сказать, сын философа В.В. Розанова в ту же пору уехал по той же надобности — искать еду, и умер в пути от тифа, похоронен на станции Курск.
Короче говоря, Павел Михайлович Щавелёв выжил, стал одним из организаторов комсомольских ячеек в Подмосковье. После окончания техникума в Москве, когда он начал работать инженером на текстильной фабрике в Измайлове, его вызвали в райком комсомола и предложили перейти на работу органы НКВД. Положить комсомольский билет и не согласиться на призыв он не смог. Так началась карьера чекиста Щавелёва. А закончилась она в северо-кавказском трибунале, который вернул дело этого майора НКВД на новое следствие. Переследовать его злоупотребления по службе никто не стал: «особое совещание», так называемая «тройка», во внесудебном порядке дала ему 5 лет северного лагеря. Так отец и попал в Магадан. Мать ничего не знала о нём 8 лет. Пережила с матерью, моей бабкой, и детьми немецкую оккупацию Ростова-на-Дону. После войны отец нашёл её письмами и вызвал к себе. Семья воссоединилась.
В Ростове отца арестовывали Виктор Семёнович Абакумов, будущий маршал, руководитель легендарного СМЕРШа, вместе с которым отец пришёл в «органы», и начальник охраны Берии Гагуа. В вагоне, по пути в Москву, отец спросил: «Витя, а почему мне не дали полотенца, зубной щетки? На расстрел везёте?» Абакумов ответил: «Надо будет, расстреляем». Павел Михайлович возразил: «Скорее тебя расстреляют!..» Гагуа распорядился: «Наручники на него!» И вот лет пятнадцать спустя, купив в магаданском киоске газету с сообщением о расстреле «врага народа Абакумова», отец горько усмехнулся и вымолвил: «Я же ему говорил…»
За всеми этими семейными подробностями опять-таки маячит императив оценки. Она непроста, нелегка. С одной стороны, я — точно также как Борис Васильевич — в своих воевавших и вообще боровшихся за интересы своего государства и народа родственниках — вижу в отце и многих его соратниках-чекистах заслуженных офицеров тогдашней контрразведки. Они честно служили тому государству, идеологии которого искренне верили. Наверное, одни из них выполняли свою работу с большим садизмом, другие были более гуманны к подследственным. Отец гордился тем, что никого лично не расстрелял. Хотя ему неоднократно предлагали «проверить себя». Но что это меняет? Многих его подследственных отправили в расстрельный подвал согласно собранным им показаниям. Знает ли, например, нынешний академик-физик, директор Курчатовского ядерного центра Е. Велихов, что дело его отца году так в 1935 вёл мой отец? Чем тот подследственный был знаменит? Давнишней заметкой самого В.И. Ленина «Признания кадета Велихова».
Политическая полиция похожа по своим методам что при тоталитаризме, что при демократии, особенно накануне и во время войны. На железнодорожном вокзале Ростова-на-Дону установлена мемориальная доска в память о подвиге областного управления НКВД, сотрудники которого все до одного погибли там, прикрывая с наганами и винтовками последние эшелоны в эвакуацию, когда немцы уже штурмовали город.
С другой стороны, офицеры Дзержинского, Менжинского, Ягоды, Ежова, Берии и Абакумова уничтожили массу ни в чём не повинных сограждан. А теперь родственники тех чекистов, которые, в том числе, осуществляли карательную акцию в Катыни, будут гордиться предками? С отцом работал, среди прочих, Леонид Райхман, вышедший на пенсию полковником МГБ. Вряд ли он раскаивался за своё участии в Катынском деле… Напротив, пенсионером раздавал интервью о своей борьбе с врагами. Порадуемся за него? Получается, хорошо, что отца посадили раньше, и он не успел поработать в самые кровавые годы бериевщины. Даже ежовщина выглядит меньшим злом. Ежовские следователи пытали «только» угрозами да бессонницей, а бериевские уже избивали своих жертв.
Уход с исторической, общественной точки зрения в плоскость лично-семейной повседневности, предлагаемый Борисом Васильевичем, не помогает мне вынести убедительную оценку ГПУ, НКВД, КГБ. Отец, которого эти органы последовательно наградили («Знак почёта»), осудили (за превышение служебных полномочий), спасли (от уранового рудника), сослали на край Земли и, в конечном счёте, сделали инвалидом, вызывает у меня чувство глубокого уважения как цельная личность и вечную благодарность за моё воспитание. А «органы», куда его мобилизовали, заставили совершать и преступления против своего народа, и подвиги по его защите, вызывают у меня теперь даже не двойственное, а тройственное чувство. Восхищения, сожаления и презрения. Как всё это согласовать, я не знаю. Равно как, наверное, для нынешних немцев гестапо, СД, СС, абвер. Для испанцев — штурмовые отряды франкистов, итальянцев — «коричневые рубашки» боевиков Муссолини, у культурных китайцев — хунвейбины и т.д. Тем не менее, никакого оправдания массовым репрессиям, что у них, что у нас, мне в голову не приходит.
Кто имеет право писать историю былой эпохи?
«Мой личный штат Айдахо».
Борис Васильевич убеждён, что историю любой эпохи должны писать её современники, очевидцы. Относительно молодые сегодня исследователи, пишущие о 1950-х и 1970-х года, кажутся ему инопланетянами, то есть непонимающими о том, о чём они пишут, априорно чуждыми былым реалиям жизни и культуры. Некий резон в таком впечатлении имеется (очевидец лучше расскажет, «как это было»). Только за этим тезисом стоит путаница жанров письма. Мы, современники «реального социализма», пишем о нём скорее мемуары, разумеется, с какой-то долей аналитики. Вспомним есенинское: «Лицом к лицу лица не увидать…» Ценность мемуаров в их субъективности. У представителей следующих поколений будет в научном идеале меньше эмоций, больше аналитики, больше объективности. На этом, вообще говоря, построена историческая наука. Никто из нас не бывал, допустим, при дворе Ивана Грозного, но об его царствовании сочинена библиотека исследований, в которых проанализированы разные источники той эпохи (Например, церковные синодики, куда скрупулёзно записали всех казнённых опричниками дворян и бояр). Впрочем, учёный любого поколения имеет право и должен собирать и анализировать факты о любой эпохе, включая свою собственную. Уже написаны документированные монографии, изданы сборники источников о репрессиях в СССР, об отдельных центрах Гулага(25). Вопрос в том, как оценить наблюдения и выводы историков. Для философа Бориса Васильевича фактология, статистика не указ: что турецкая резня армян, что беспрерывно дымившиеся годами печи Освенцима, что десятилетиями переполненные бараки Гулага с его точки зрения вынуждены, то есть оправданы какой-то «логикой» той «эпохи». Философ, видите ли, убеждён в необходимости для тогдашних режимов убить массу невинных людей. Миллионы убитых не в счёт. Этих жертв требовала эпоха! Десятки миллионов их вдов и сирот — тем более. Они же выжили! Причём морально-психологический климат в тех семьях был якобы лучше нынешнего, когда все живы, но богатые получают больше бедных. Как философ, я бы назвал эту логику кощунством. Камни мемориалов, воздвигнутых над павшими узниками тюрем и концлагерей Германии, Польши, Белоруссии, Украины, России, Армении, должны возопить! Но философ философу не указ.
Тогда попробую высказаться как историк. Чтобы пояснить разницу личной исповеди о пережитом с опытом исторического изучения, напомню об известном фильме Гаса Ван Сента «Мой собственный Айдахо» («My Own Private Idaho»). Его главный герой живёт в вымышленном им самим мире — воспоминаний о счастливом раннем детстве с матерью, проведённом в штате Айдахо. Было это на самом деле или нет — зрителю фильма узнать не дано. Герой пытается доехать из Портленда (Орегон) на родину, но его «частный Айдахо» оказывается недостижим для наркомана и уличного проститута. В свою семью после скандала возвращается его случайный любовник, которого после смерти отца, мэра Портленда, ждёт наследство и высокое общественное положение.
В истории общества и его культуры не должно быть произвольно «приватизированных» тем. Рассказывая о своих семьях, переживших или не переживших катаклизмы эпохи, мы отнюдь не пишем её интегральную историю в научном, объективном, а значит и в каком-то смысле общезначимом плане понятия «история». Такого рода нарратив сейчас известнее под названием «устной истории». Он (она) представляет собой всего лишь источник, один из множества, для дальнейшего исторического познания. Например, уже записаны сотни воспоминаний участников и жертв коллективизации в советской деревне. Но итоговые оценки этой последней продолжают разниться не только в публицистике, но и в кастовой историографии. Но ею, во всяком случае, должны заниматься не обыватели, а дипломированные исследователи. Они-то в идеале и сравнят то, что надиктовали и Борис Васильевич, и Сергей Павлович, и многие другие об одном и том же отрезке своих биографий. Эти исследователи и станут делать выводы насчёт того, каким тот отрезок истории страны и её народа «был на самом деле».
Сознавая эклектизм своей идеи множества персонифицированных «историй», Борис Васильевич предлагает, чтобы тексты учебников по истории для школ утверждала некая «общественность». Опять непродуманный до утопичности вывод. Кто именно составит «общественность»? Если это неспециалисты, так сказать, присяжные от историографии, то они некомпетентны в силу неосведомленности, неподготовленности решать, что в истории правда, а что вымысел. Кто и по каким учебникам их учил истории? Что они запомнили из этих уроков? Если же это соответственно образованные эксперты, то их разделяют те же идеологические разногласия, что и нас с оппонентом (два профессора, а каждый о своём…).
Выше мной упоминалась Комиссия при президенте РФ по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, созданная указом Д. Медведева в мае 2009 г. С тех пор, впрочем, я не слыхал о каких-то действиях или решениях этого органа. Зато знаком с протестами профессиональных историков разных стран против излишне политизированной историографии. Так, в начале 2010 г. в Москве, в президиуме РАН состоялся «круглый стол» на тему «История, историки и власть». Лейтмотивом дискуссии стали протесты учёных против замены научных исследований на заказные политтехнологические проекты; против запрета на диалог специалистов с разными точками зрения, как в самой России, так на международной арене. Интересам нашего общества в области истории способствовали бы окончательное рассекречивание архивов многолетней давности, поддержка дальнейших исторических исследований и популяризация их результатов(26).
Так где же он, глас общественности? В статистике Интернета (насчёт «героя России»)? В процентах голосования на выборах органов власти? (которые самим Борисом Васильевичем ставятся под сомнение, а мной игнорируются). Общественность — очередной миф деклассированных потомков идеологических войн.
Приведу для ясности недавний образец сбора фактов, их аналитики и оценки из исторической науки. Она не зависит от любой «общественности», которая расколота по определению на палачей и жертв, «своих» и «чужих». Историк ищет в прошлом истину, а не правду своей личной судьбы, не былые интересы именно своей страны. Некто Герман Франк Майер, отошедший от дел предприниматель, решил разыскать могилу своего отца, лейтенанта вермахта, казнённого греческими партизанами в 1943 г. Проследив военную судьбу родителя, Майер затем два десятилетия трудился над изучением боевого пути его воинского подразделения — одной из знаменитых дивизий фашистской армии — элитного подразделения горных стрелков «Эдельвейс». Этот «непрофессионал оказался во многих отношениях выше представителей исследовательского сообщества. Источниковая база исследования безупречна. Автор использовал материалы 26 архивов в 8 странах, побывал в 200 населённых пунктах только в Греции и Албании, взял более 80 интервью в Германии и в нескольких странах Восточной Европы»(27). Его книга вызвала в Германии бурный общественный резонанс — новый всплеск споров противников и сторонников реабилитация фашизма. Выяснилось, что горные стрелки занимались карательными операциями по всей Европе не менее ретиво, чем подразделения СС. Они входили в мирные поселения и убивали, увивали, убивали стариков, женщин, детей, которые могли быть как-то связаны с партизанами.
Многие соотечественники станут до хрипоты спорить с этим историком. В Германии несмотря на всю денацификацию отмечается негативная общественная реакция на попытки учёных понять исторические корни национал-социализма. Бывшая казарма стрелков «Эдельвейса» с одобрения властей ФРГ превращена неонацистами в музей. По логике Бориса Васильевича Маркова, туда нужно водить впечатлительных посетителей из новых поколений. Утешать их: у греческих, итальянских, французских, белорусских, русских партизан свои «личные истории», а у потомков солдат вермахта, которые карали смертью наших партизанских земляков, — своя. Я лично считаю, что правда на стороне того немца, кто разоблачил кровавую карьеру горных стрелков Гитлера. И ведь память об отце не помешала ему искать и найти правду о той войне. Он ведь, благодаря комплексу исторических источников, увидел фактически, что его отец вместе со своими однополчанами входили в греческие и албанские деревни затем, чтобы убивать безоружных, беспомощных обывателей…
Дальше идёт оценка — надо ли было это делать? По логике Маркова, надо было убивать ни в чём не повинных греческих и албанских, чешских и польских, белорусских, украинских и русских крестьян. Ведь они могли поддерживать антифашистских партизан!?. «Логика эпохи». «Освенцим и Гулаг не так далеко друг от друга»?.. «Они убивали неправильно, а мы правильно»? «Нельзя было не убивать?» Или «Нужно было?»
Таковы логические выводы из тезиса Б.В. Маркова о праве эпохи на репрессии и отсутствии у потомков права эти репрессии осудить.
Лучше жилось при тоталитаризме, чем сейчас.
«Времена не выбирают / В них живут и умирают…» (А. Кушнер)».
Борис Васильевич, утверждая абстрактный постулат априорно славного прошлого «любого народа», «всякого человека», сам не замечает, что некоторые приводимые им самим факты личной биографии противоречат этой идеологеме. Первые две его крупные работы, диссертации, потому были посвящены философии науки, что никакой другой идеологии ему бы в 1970-е – 1980-е годы критиковать не дали. Те же самые Рожины, Тугариновы и иже с ними — вне зависимости от их индивидуальных пристрастий... Ну, разве что кроме той, что практиковалась в рамках «научного коммунизма» или же в рамках «критики буржуазной философии». Если бы не либеральные реформы 1990-х, замечательные труды Маркова о Фуко и Ницше, все остальные его увлекательные статьи и книги, нипочём не увидели бы света. Да и не были бы написаны, я уверен. Так за что же нынешнему общепризнанному философу любить и восхвалять советское прошлое? За вкусные пельмени в университетской столовой? При полном отсутствии колбасы и молока в Вологде или в Курске. Или осудить тут же, возле «философского» факультета расположенные спецхраны библиотек университета и академии, где были спрятаны те иностранные книги, что потом оказались в свободном доступе? Но когда рухнул «железный занавес», в наших семьях, уверяет Борис Васильевич, произошла убыль родительского тепла, оказывается. Надо бы подумать о парадоксальной связи таких вещей…
Наш спор с Борисом Васильевичем воспроизводит две разные логики, равно глубоко укоренившиеся в общественном сознании российского социума. Одни из нас восхваляют советское государство за те или иные его достижения — и забывают о человеческой цене этих побед, а другие сожалеют о потерях, которые обесценили в их глазах возможные достижения. Сегодняшний пример из читаемой мной газеты «Известия». Ее талантливый журналист Сергей Лесков, обозревающий в основном научные темы, в одной из своих колонок посетовал на свёртывание строительства нашего собственного коллайдера, почти равного нынешнему швейцарскому. Читатель Сергей Беляев резонно возражает: «Стройку забросили в годы перестройки. Вместе с тоннелем потеряли государство», — сокрушается таинственный горный мастер. — Знаете, объявляет этот добровольный корреспондент, мне не жалко такого государства. Государство, которое было не способно производить ничего, кроме баллистических ракет и танков, — пусть великолепного качества, но загонявшее ради этого людей в бараки и считавшее рабов эшелонами, готовое уродовать окружающую среду радиоактивными утечками, жалеть не стоит».
Я согласен с этим выводом, а Борис Васильевич нет. Он предлагает гордиться достижениями советской оборонки, воздвигнутой на костях миллионов зэков. А среди них — наши общие родственники, как ни крути.
«Забудем плохое, запомним хорошее».
«Который год я вышел из тюрьмы, / а мне побеги, всё побеги снятся…» (А. Жигулин).
Мой оппонент утверждает: «Пусть было репрессировано 20 миллионов, остальные 200 вели нормальную жизнь». Трудно высказать, но должен: людоедская логика. Да в гробу я видал моё личное благополучие, ради которого надо убить нескольких моих соседей. Да что там соседей — моих собственных близких, родных. Лучше уж все мы, живые, станем прозябать, коли нет другого выхода. Но дело-то в том, что и раньше, и сегодня, далеко не все прозябали. Только по-разному. В освободившуюся квартиру арестованных кто-то радостно вселился. Служебные места убитых кто-то быстренько занял. У каждого из репрессированных-то осталось по нескольку родных и близких. Представим себе их страдания от потери любимого человека, а то и кормильца? Причём точно о судьбах увезённых в ГУЛАГ родственники в большинстве случаев не знали, что усиливало их переживания.
Я не могу согласиться с прототалитарным выводом Бориса Васильевича по существу. Во-первых, приводимые им цифры неправильные, произвольные. Сразу видно философа. Более 20 миллионов, как принято считать, мы потеряли на войне. А до неё, после революции около 2 миллионов русских эмигрировали. Около 5 миллионов СЕМЕЙ «рускулаченных» крестьян выслали за Урал. А скольких наказали без суда? Смертной казнью, лишением свободы, высылкой в Северный край, лишением права на работу по профессии, лишением права на высшее образование, лишением права состоять в профсоюзе и получать хлебные карточки? Сколько миллионов репрессированных так или иначе на круг получается? Получается, Борис Васильевич, каждый второй. Тот, который помнит о репрессированном каждом «первом». Вот Вам и 10 %.
Во-вторых, как не подумать о кровной связи 20 и 200 миллионов. Ведь у каждого арестованного и убитого, либо заключенного на много лет в места лишения свободы, на воле остались родители, супруги, дети, друзья, коллеги, соседи, просто знакомые. Когда, например, пустел по ходу репрессий писательский посёлок Переделкино, это прибавляло вдохновения соседям убитых Пильняка, Мандельштама, Артёма Весёлого, Бориса Корнилова, Павла Васильева?.. Да, были бессовестные соседи вроде Сергея Михалкова, который заклинал: «Слава богу, что у нас есть ГПУ!» Но было куда больше уязвлённых в своих лучших чувствах из-за убийства друзей вроде Пастернака и т.п. художников. «Душа моя, печальница, о всех в кругу моём…», признавался Борис Леонидович (в свою очередь не чуждый иллюзий относительно Сталина, но в конце концов прозревший).
В-третьих, не в цифровых пропорциях дело. Отмахиваясь от всех этих и многих других страданий какой-то части наших сограждан, Борис Васильевич утрачивает позиции русской интеллигенции, которая всегда сострадала своему народу. В какой бы пропорции его не взять.
Я могу понять, почему мать Бориса Васильевича чувствовала пик жизненного счастья в 1937 году. В чудесной пьесе Шварца обыватели тоже вспоминали своего дракона с придыханием. В конце концов, величие народа, наших отцов и матерей в том и состояло, что они жили, выживали, рожали и воспитывали нас несмотря ни на что. Но у нас, позднейших по сравнению с периодом репрессий интеллектуалов, другая миссия. Если мы свернём на обывательскую логику кухонной повседневности, то умрёт правда истории.
А что до вашей лично матушки-крестьянки, то её мнение никакой не показатель. Именно русские крестьяне больше всего пострадали от «усатого батьки», и в социальной норме его ненавидели больше нас, горожан. Как можно славить 37 год — страшный символ гибели части народа?!. Смешна и страшна «позиция страуса»: мою семью аресты обошли, а до выкошенной ими улицы, посёлка, города мне дела нету…
Повседневность, как Борис Васильевич сами замечательно написал в своих книгах, вообще исключительно гетерогенна и по определению своему не может служить логическим аргументом. Я уверен, что бытовая жизнь вашей матери в вологодской деревне 1930-х и последующих годов была скудна, даже небезопасна для жизни. Позднейшая ностальгия по этой нищете противоречива и логически, и аксиологически. Для нынешнего «офисного планктона» стоит пояснить те реалии. Итак, вологодская деревня, до- и послевоенная. Вода — в колодце. Её надо принести в вёдрах домой. Где мылись? Была ли баня в селе? Чем торговали в сельпо? За сколько трудодней горбатились в колхозе? Был ли личный огород? Что на нём произрастало? Какую держали скотину? Как часто ели мясо или рыбу? Или сидели на репе, как выразился потом, уже в 1960-е годы, поэт-лауреат. Но, несмотря на голод, холод, грязь, полное отсутствие медицинской помощи и правдивой информации извне деревни, жившая там волей судьбы женщина была счастлива… Ещё бы: она слушала по радио бодрые репортажи. Читала газеты с ними же. И снова месила бесконечные километры грязи в кирзовых сапогах, чтобы купить буханку плохо пропечённого хлеба… «Зомби тоже может играть в баскетбол», поют сегодня «запрещённые барабанщики». Про кого?
Уровень и качество жизни простых людей в постсоветской России существенно упал.
«Жить стало хуже, жить стало грустнее...»
Так же, как Борис Васильевич, думает большинство «простых людей» нынешней России. Между тем, это спорный вывод. Когда-нибудь «какой-нибудь дошлый историк» (А. Галич) рассчитает документально уровень потребления, статистику рождаемости и смертности, пропорции жилой площади, ассортимент движимого имущества и т.п. объективные показатели жизни наших сограждан за каждое десятилетие второй половины XX – начала XXI веков.
Впрочем, кое-какие объективные показатели выяснены уже сейчас. Петербургский историк Борис Миронов обращает внимание на важный показатель социально-экономического развития: так называемый коэффициент Джини: насколько различаются доходы самых богатых и самых бедный слоев населения той или иной страны в тот или иной период. Так вот, на рубеже XIX – XX вв. в России этот показатель достигал 0,133–0,206; в 1980-е гг. — 0,22; а в 1994 г. — 0,41. В Западной Европе сегодня он равен 0,25–0,30. То есть мы сейчас мировые чемпионы по социальному контрасту. У пяти самых богатых людей России годовой доход больше, чем у 38, 8 миллионов российских пенсионеров и 19,4 миллионов рабочих и служащих вместе взятых(28). При таких показателях и в самом деле можно усомниться в том, является ли Россия социальным государством, как декларирует её действующая конституция. В критике подобного лицемерия Борис Васильевич безусловно прав.
Но задумаемся над тем, почему кричащая несправедливость не приводит к социальному взрыву. Почему многие ворчат, но терпят. Ответ поищем в феноменологии повседневного бытия «россиян». Отвлечёмся от граничных условий жизни вплоть до конца 1980-х годов — невозможности выехать за рубеж; невозможности «прописаться» в Москве или Ленинграде провинциалу; невозможности высказаться откровенно о положении в стране под угрозой наказания. Обратимся к внешним приметам времени: все 1990-е, 2000-е почти повсюду растут новые дома, многоэтажные и коттеджные; улицы забиты частными автомобилями; туристические туры во все концы мира нарасхват несмотря ни на какой кризис. Да, есть и немало вымирающих деревень, есть часть нищих пенсионеров, прочих маргиналов. Все способные молодые люди, кто пожелал, уехали в Европу или в США и там учатся или же моют посуду в своё удовольствие. Рабочие вакансии нарасхват. Так во всём мире. Но «старые русские» всё равно недовольны
Борис Васильевич упоминает «честно работающих людей». А ведь это абстракция. И лифтёр, и гангстер, и университетский профессор, и школьный учитель, и все прочие кому-то и чему-то служащие сограждане стараются работать хорошо. Надо признать: большинство наших сограждан отказались воспользоваться возможностями для улучшения качества жизни, открывшимися перед ними в 1990-е годы. Они не поменяли род занятий, продолжая ждать от обанкротившегося государства нищенской зарплаты или пенсии. И негодовать, ругать «демократов», поминать добрым словом Брежнева и Сталина. Не знаю, насколько наш народ заслужил Ленина или Сталина, но вот Ельцина да Путина заслужил точно.
Наконец нашей полемики о сегодняшнем дне повторю, что она не имеет прямого отношения к изначальной теме разговора. Налицо опять-таки подмена тезиса: от того что сейчас нам жить хреново, никак не значит, что при Ленине и Сталине нашим предкам жилось хорошо. Переводя стрелку дискуссии из прошлого в настоящее, мы идём на поводу у носителей худших, низших пластов общественного сознания. «Сопереживая как интеллектуал» (Б.В. Марков) нынешним нуждам людей, я нисколько не украшаю судеб былых поколений советских людей. Они стояли в очередях за керосином и спичками, покупали втридорога хлеб на чёрном рынке, ютились в хибарах да коммуналках, провожали своих родных и близких на фронт или в лагеря безвозвратно. Нет уж! Лучше я буду питаться лапшой быстрого приготовления, бегать по нескольким подработкам, изо всех сил выплачивать ипотеку и безнаказанно критиковать президента и премьера новой России за их спорную политику.
Мне точно так же, как и моему оппоненту, многое не нравится в путинской России. Как не нравилось в брежневской, горбачёвской, ельцинской, сталинской, хрущёвской, керенской, николаевской, даже александровской. Борис Васильевич взывает: слабо тебе признать отвратность нынешнего пиара власти? Ничуть не слабо. Но я не могу забыть, что при Сталине трупы моих сограждан из тюрем вывозили штабелями. Да, сейчас многое мне не по нутру. Но от голода никто не дохнет, как в 1930-е годы. Никого не гонят в ростовые атаки, как в 1940-е. Никого не засылают осваивать целину, как в 1950-е. Никого из горожан не отправляют на овощебазы, как в 1960-е (См., например, рассказ С. Довлатова «Виноград»). Пусть кривляется телевизор, лишь бы не было опечатанных по соседству квартир увезённых в чёрном «воронке» соседей. Так уж меня воспитала та эпоха.
Что касается «сияющих лиц» на экранах ТВ, то они засияли на экранах не сегодня и не вчера. Вспомним, какое внимание советские вожди уделяли кинематографу. Почему какие-нибудь «Кубанские казаки» или «Падение Берлина» вызывают у кого-то умиление, а нынешний телешабаш вызывает у кого-то озлобление? А есть ли между тем и другим сущностная разница? Как оболванивали народ, так и оболванивают. И большинству народа это нравится. Но сейчас на съёмку альтернативных по содержанию фильмов просто не дают денег, а при советской власти их клали на полку, создателей наказывали. Николая Робертовича Эрдмана за какую-то басню выслали в Сибирь; Мейерхольда с женой, Михоэлса и многих других убили, даже не арестовывая, на дому. Очевидно, за их искусство. Для Бориса Васильевича нет разницы — что быть убитым, что прозябать в бедности (не умирая с голоду, впрочем). А я предпочитаю последнее первому, отнюдь не приходя в восторг от этого последнего.
Борис Васильевич считает аморальным не сопереживать сегодня бедным пенсионерам. А когда такие же пожилые русские стояли в бесконечных очередях за предметами первой необходимости, когда многие из них получали справки об осуждении их близких «без права переписки» или пропаже без вести, когда они ишачили всю жизнь за столь же мизерную зарплату на заводах да в конторах — нам что, не было стыдно?
Я думаю, просто сейчас появилась возможность стыдиться безнаказанно. Не было нам стыдно, когда партийно-советская номенклатура отоваривалась в закрытых распределителях? Когда в Смольном ели и пили всласть, а блокадники мёрли как мухи?
Ну да что там говорить. На разных языках говорим.
У меня лично так называемый «офисный планктон» не вызывает священного ужаса, как у Бориса Васильевича. Мне ненавистен бывший комсомол с его двуличием и безудержным карьеризмом, закулисным гедонизмом. Лучше «менеджеры среднего звена», чем «председатели совета дружины». Впрочем, это, как видно, дело жизненного вкуса.
Кого и чему учить?
«… Умный научится и без меня, / а дурак и со мной не научится» (Н. Глазков).
Мы с моим оппонентом по профессии преподаватели. Он несколько раз жалуется: непонятно — кого, чему и зачем мы сегодня учим. А когда было понятно? «Присевших на чьей-то скамейке учить щебетать палачей» не желал О.Э. Мандельштам. И его самого исключали ещё из императорского университета за нигилизм. Это ассистенту Маркову, получается, было понятно, зачем на философском факультете ЛГУ имени А.А. Жданова 1970-х – 1980-х годов сдавать государственный экзамен по «научному коммунизму». Мне и тогда, и сейчас непонятно, зачем было критиковать «буржуазную философию» вместе с Машей Козловой или придумывать несусветную «диалектическую логику» с отречённым поповичем В.П. Тугариновым. А тем более с ничтожным Рожиным и иже с ними. А всем им Борис Васильевич теперь ставит духовные памятники. А они, как и все их коллеги, были разные. И такие, и сякие. И почти каждый из них вёл себя по-разному в тех или иных ситуациях. Но в кумиры все они не годятся. Всем — и им, учителям, и нам, ученикам, — есть в чём покаяться. Чего устыдиться в своём советском прошлом. Но исповедуемая Борисом Васильевичем «игра на правом поле» требует лукавой идеализации этого прошлого. Слабо сказать правду о своём недавнем прошлом?
Завершая этот текст, приношу извинения моему оппоненту и возможным читателям за многочисленные повторы, за излишне эмоциональные стиль аргументации. Наверное, тому виной моя прапрабабка, Дарья Васильевна, цыганка, из табора сбежавшая к моему прапрадеду Андрею Лаврентьевичу Фёдорову, ещё крепостному тогда крестьянину Липецкого уезда Тамбовской губернии. Вот они, должно быть, тоже спорили об отмене крепостного права и прочих новостях тех лет...
25 февраля 2010 г.
Курск.
ПРИМЕЧАНИЯ:
14. Разумеется, степень виновности жертв репрессий различалась. Но различалась на весах истории, а вовсе не в тогдашних местах лишения свободы. В советских тюрьмах и лагерях находились и вульгарные уголовники, и настоящие шпионы, и реальные пособники фашистских оккупантов. Там же содержались политические противники правящей клики — от идейных троцкистов до стихийных «протестантов» (вроде харьковского доцента Л.Д. Ландау, действительно участвовавшего в распространении антисоветских листовок). Немало оказалось там и тех, кто формально нарушил тогдашние декреты, бывшие по сути людоедскими: «о колосках», об опозданиях на работу, о попадании в плен и т.п. «Этап на Север, срока огромные / Кого ни спросишь — у всех указ…» — пел об этом народ. Но абсолютное большинство «содержимого тюрем» сталинского периода составляли абсолютно ни в чём не виновные, оклеветанные лица, многие из которых даже перед расстрелом кричали «Да здравствует Сталин!»
15. Марков Б. Человек, государство и бог в философии Ницше. СПб., 2005. С. 400–401.
16. Интервью с профессором факультета философии и политологии СПбГУ, доктором философских наук Борисом Васильевичем Марковым // Credo. Теоретический журнал. СПб., 2007. № 3 (51). С. 8.
17. Ну, может, и не мелочами, но вещами второстепенными: они больше репрессировали по этническому признаку, а мы по социальному; в прямом столкновении мы победили их; их за геноцид осудили юридически, а нас нет; в Германии проводилась люстрация выживших эсэсовцев, а у нас бывших партийных функционеров и даже чекистов ни в чём не ограничили, сохранили все их пенсионные привилегии.
18. Для молодых «инопланетян» приходится пояснять: был такой лагерный фольклор. «Колыма ты, Колыма / Чудная планета / Двенадцать месяцев зима / Остальное лето…»
19. Фельдман М.А. Два письма из уральских архивов // Отечественная история. 2008. № 2. С. 125.
22. Наш общий знакомый по философскому факультету ЛГУ / СПбГУ, Геннадий Любимов, в бытность свою председателем совета молодых учёных этого университета, был вызван на заседание парткома, где осуждали попавший каким-то чудом в печать сборник аспирантских статей якобы «антидиалектического» содержания. Оправдываясь, Гена пояснил, что в момент подписания в печать крамольной книжки находился за пределами Ленинграда, а именно, в колхозе со студентами и физически не мог воспрепятствовать крамоле. «Если в колбасе находят гвоздь, продавца же не сажают!» — отчаянно возопил молодой философ. «Выговор с занесением» ему «товарищи коммунисты» всё же тогда объявили. Вы, Борис Васильевич, по этому скучаете?
23. См, если угодно, весьма убедительное (статистически) исследование: Миронов Б.Н.
24. Александров А.А. Чудная планета. Магадан, 2000. Есть Интернет-версия на сайте Фонда А.Д. Сахарова «Воспоминания о Гулаге. Авторы и тексты»
25. См., если угодно, мою рецензию на одну из первых монографий такого плана: Щавелёв С.П. [Рец. на кн.:] В.А. Бердинских. Вятлаг. Киров, Кировская областная типография, 1998. 336 с. // Вопросы истории. 2000. № 1. С. 163–164. Она перепечатывается ниже как одно из приложений ко всему изданию.
26. См.: Моргунова Е. Переходя границы. Историкам нужна широта взгляда // Поиск. Еженедельная газета научного сообщества. 2010. № 8–9. С. 14, 19.
27. Борозняк А.И. [Рец. на кн.:] Г.Ф. Майер. Кровавый эдельвейс. 1-я дивизия горных стрелков во Второй мировой войне. Берлин, 2008 … // Вопросы истории. 2009. № 6. С. 173.
28. Миронов Б. Причины русской революции. Имущественное неравенство // Родина. 2009. № 8.
