автор: В. В. Приймак.

ЭЛЕМЕНТЫ САЛТОВСКОГО ПОГРЕБАЛЬНОГО ОБРЯДА В ВОЛЫНЦЕВСКИХ ДРЕВНОСТЯХ

Этнокультурный процесс VII-VIII вв. в Рыльском и Путивльском течениях Сейма имел значительное сходство, судя по материалам поселений и наличию Артюшковского курганного могильника колочинской культуры и, вероятно, однотипного с ним могильника у хутора Богданов вблизи Глухова. Материалы предволынцевского и волынцевского периодов из бассейна р. Клевень и их место среди древностей Днепровского лесостепного Левобережья и Восточного Полесья уже анализировались⁽¹⁾. Аланский компонент салтовской культуры в древностях роменской культуры и ранних левобережных комплексах древнерусского времени (Каменное) выделялся по антропологическим материалам (В. В. Седов, О. В. Сухобоков, П. М. Покас). Для памятников волынцевского типа он вырисовывается по материалам ключевого комплекса - рыльского погребения. Погребение на детинце Рыльска из раскопок М. В. Фролова было разрушенным, сопровождалось захоронениями коня и собаки, найденными вблизи двумя втульчатыми копьями с ромбовидными наконечниками, железным топором и двухсоставными удилами с гвоздевидными псалиями⁽²⁾.

Удила с гвоздевидными псалиями относятся к типу І - по А. Н. Кирпичникову. Этот тип удил был распространен в Восточной Европе с середины І тыс. н. э., на Руси он был заимствован у кочевников. Удила этого типа имеют прямые стержневидные псалии, продетые в одну из петель восьмерковидного окончания грызел (со взаимно перпендикуллярным расположением петель). Боковой щиток псалиев с двумя отверстиями. Грызла двухсоставные⁽³⁾. Аналогичные или отличающиеся незначительными признаками (оформлением окончаний псалиев или наличием украшений на них) удила происходят из погребений № 214 и № 175⁽⁴⁾ вещевого комплекса VI Сухогомольшанского могильника, других памятников, в том числе с трупосожжениями (Пятницкое)⁽⁵⁾. Подобные удила происходят также из Битицкого городища. Топор с горы Ивана Рыльского имеет аналогии на Битицком городище⁽⁶⁾, а также в салтовской культуре⁽⁷⁾. Что касается копий, то подобные имеются как в салтовской культуре⁽⁸⁾, так и на славянских памятниках. Однако их трудно использовать как хронологические реперы. Погребение из Рыльска обоснованно связывают с памятниками волынцевского типа⁽⁹⁾.

В волынцевских древностях бассейна Сейма имеются и другие материалы, не укладывающиеся в привычные представления о славянском погребальном обряде, известном по кремациям грунтовых могильников в урочище Стан у с. Волынцево⁽¹⁰⁾ и Лебяжьего, на которых производились стационарные работы Ю. А. Липкингом⁽¹¹⁾ и Н. А. Тихомировым⁽¹²⁾.

У одной из стенок жилища № 23 с поселения Стан обнаружено погребение недоношенного младенца в возрасте 7 месяцев. Оно было совершено в ямке размерами 0,3 на 0,4 м, глубиной 0,2 м; скорченный скелет, лежащий на левом боку, был покрыт волынцевским лепным горшком, а в печи жилища найден гончарный волынцевский сосуд с высоким вертикальным венчиком, орнаментированный пролощенными линиями. На городище Новотроицком в жилище № 42 (единственном на памятнике, имеющем вход в виде тамбура в углу жилища)⁽¹³⁾, достаточно широко распространенном в салтовском домостроительстве⁽¹⁴⁾, также найдено подбойное младенческое погребение. Такие погребения отличались от традиционных кремаций, характерных для грунтового могильника в составе комплекса в урочище Стан у с. Волынцево и для городища Новотроицкого (жилище № 35).

Погребения в яме в жилище № 25, известные из работ Д. Т. Березовца, на поселении Стан у с. Волынцево могут еще увереннее интерпретироваться как неславянские. Постройка находилась в центре поселения Стан, имела размеры 4 на 4 м, глубину 1 м от современной поверхности, печь или очаг отсутствовали, но имелся центральный столб - черта, более характерная для древностей предшествующего времени. Ориентирована стенами по странам света. В полу постройки прослежены пять хозяйственных ям, частично выходящих за пределы квадратного котлована полуземлянки. В яме, расположенной по центру восточной стенки, обнаружен скорченный костяк восточной ориентации. В подростковом погребении у виска было обнаружено маленькое бронзовое височное кольцо. В другой яме обнаружены два костяка, располагавшиеся под прямым друг к другу, впритык головами (юго-западной и юго-восточной ориентации). У одного из костяков в области шеи найдены стеклянные бусы. И бусы, и височное кольцо, по определению Д. Т. Березовца, имеют аналогии в Волынцевском могильнике (урочище Стан). Все погребения находились в заполнении ям, как и кости быка, обнаруженные в яме в северо-западном углу постройки. Ориентация погребений с ориентацией постройки не совпадает⁽¹⁵⁾. Скорченные женские, реже мужские погребения встречаются в катакомбах, круглых ямах, подбоях жилищ салтовской культуры⁽¹⁶⁾. Подобным является помещение размерами 4,3 и 4,44x2,74 и 2,4 м с поперечной перегородкой Маяцкого селища из раскопок А. И. Милютина, в котором выявлено три овальных катакомбных погребения, одно из них парное. В стенках постройки зафиксированы арочные входы в катакомбы. Как и в Волынцевском, погребения были выпрямленными на спине и скорченными. Ориентация - северо-западная (1 скелет) и юго-западная (3 костяка), совпадающая с ориентацией стен постройки⁽¹⁷⁾. Другие постройки с подбойными погребениями - № 12 из Саркела, из раскопа на селище 2 Дмитриевского археологического комплекса - не столь сходны с погребениями из постройки № 25 поселения Стан. В Дмитриевском могильнике скорченными были погребения девочек, а погребения мальчиков, как и мужчин, совершены на спине⁽¹⁸⁾. Вообще же в салтовской культуре распространены погребения самой разной ориентировки: север, юг, восток, запад, с сезонными отклонениями⁽¹⁹⁾. С. А. Плетнева, анализируя болгарские погребения салтовской культуры, такие черты, как скорченность скелетов, перемешанность костей, нарушения ориентировки, относит к аланским влияниям⁽²⁰⁾. Сходная с погребениями из урочища Стан ситуация прослежена в яме № 53, расположенной на входе в помещение 5 караван-сарая № 1 Саркела. Рядом расположенные черепа находились в яме размерами 0,9x0,6 м, глубиной 1 м. На полу ямы стоял теменем вверх детский череп, над ним - женский, рядом - шейные позвонки, нижняя челюсть женщины 35-40 лет, на дне ямы - кости рук, сломанная берцовая кость, поясничные позвонки, ребра этого же скелета. Исследовательница считала эту яму ритуальной, по хронологии она относится к начальному периоду существования крепости, т. е. к середине - второй половине ІХ в.⁽²¹⁾

С территории Рыльского течения Сейма известна серьга⁽²²⁾, имеющая аналогии в Фативижском кладе (верховья р. Клевень в Посеймье), на Битицком городище (Псел) и Опошне (Ворскла)⁽²³⁾. Фативижский клад, неоднократно анализируемый в работах О. А. Щегловой и других специалистов, найден недалеко от Рыльска и Глухова. Помимо серег, там встречались детали поясного убора, он может относиться к одному кругу древностей с погребением из Рыльска. Наличие двух комплексов, находящихся в устье и истоках двух соседних речек - значительных притоков Сейма, наводит на предположение о военных столкновениях в Посемье.

Характерная для Северного Кавказа форма цилиндрической кружки, имеющей аналогии в могильниках Чми и Чир-Юрт⁽²⁴⁾, известна в жилище № 6 поселения Стан у с. Волынцево (раскопки Д. Т. Березовца)⁽²⁵⁾.

На Битицком городище также исследовано несколько погребений, среди которых одно кремационное, два выявлены в условиях насильственной гибели (жилища № 30 и № 39), два совершены по обряду ингумации (разрез укреплений V, жилище № 53). По крайней мере, одно из них является разрушенным, как и рыльское. Погребение из жилища № 53 сопровождалось набором подобных харьевским серебряных привесок, имеющих желудевидную форму. Погребение из разреза укреплений имело северную ориентацию, в нем встречен набор бус, характерных для волынцевских и салтовских памятников, а также серьга, аналогичная происходящей из раскопок И. И. Ляпушкина⁽²⁶⁾, т. е. близкая к набору из Фативижского клада.

Таким образом, по материалам волынцевских древностей имеются основания выделить, помимо болгарского, тюркского⁽²⁷⁾, еще один компонент - северокавказский, аланский. Именно рыльское погребение позволяет ставить вопрос именно таким образом. Численность последнего компонента, судя по археологическим материалам, была меньше, чем степного тюркского. Практика совместного заселения представителями обоих этносов образовываемых укрепленных населенных пунктов в Хазарском каганате способствовала нивелированию отличий между двумя этническими группами, по крайней мере, в материальной культуре. Поэтому неудивительно появление салтовского погребального обряда в глубине Днепровского Левобережья, в лесостепи и на южной границе Полесья, с чертами двух из трех выделенных на сегодня компонентов салтовской культуры, со следами взаимовлияний (кроме группы салтовского населения, совершающего трупосожжения).

Впрочем, есть и другой путь решения вопроса об аланском компоненте в волынцевских древностях. Имеются надежные свидетельства появления аланской гончарной посуды на пеньковских и синхронных памятниках, связываемых обычно с Великой Болгарией (Канцерка, Мачухи, Будище, Вознесенка), т. е. еще в эпоху до сложения салтовской культуры. Поэтому не исключено, что этот компонент в древностях волынцевского типа связан именно с аланским населением, а не с кругом именьковских и (или) новинковских памятников Поволжья. В таком случае можно предположить сложение волынцевской формы горшка с высоким вертикальным венчиком в среде носителей волынцевских древностей. Технология изготовления этих гончарных изделий, как свидетельствует качество посуды и орнаментация, была аланской. Однако это отдельный вопрос, являющийся предметом дискуссий, в ходе которых даже одни и те же исследователи меняли свой взгляды, поэтому требующий, в первую очередь, сравнительного изучения технологии гончарного производства северокавказских, приднепровских и подонских древностей.

Проблема взаимоотношений оседлого населения и кочевников решается для многих регионов и эпох на основе археологических и этнографических материалов. Для памятников раннескифского времени Днепровского Правобережья это сделано С. А. Скорым по материалам погребального обряда с довольно представительной подборкой степных по происхождению комплексов на фоне многочисленных автохтонных. В других регионах Скифии первые или вовсе отсутствуют, или буквально единичны.

Согласно его наблюдениям, единичные погребения номадов в лесостепи представляют собой "…материальные следы далеких рейдов, совершаемых относительно небольшими по численности подразделениями кочевников…". Вторжения кочевников в пределы лесостепи были фактором, стимулирующим сооружение городищ местным населением. Для первой волны кочевников-скифов были характерны исключительно мужские погребения. Это указывает на то, что пришельцы первой волны представляли собой воинские отряды. Со временем, спустя примерно половину столетия, появляются и женские погребения со степными чертами, указывающие на межэтнические контакты. Кочевники второй волны переселялись в пределы лесостепи вместе с женщинами и детьми. На первом этапе отношения с местным населением зиждились на внеэкономическом принуждении со стороны кочевников. На втором этапе отчуждение прибавочного продукта осуществлялось без совершения далеких и рискованных походов, к тому же это позволяло получать металлические ремесленные изделия.

Рис. 1. Топор, наконечники копий, удила с горы Ивана Рыльского (раскопки М. В. Фролова) - верхний ряд; топор, наконечники копий, удила с Битицкого городища (раскопки О. В. Сухобокова и С. П. Юренко) - нижний ряд.

Рис. 2. Волынцево. Поселение в урочище Стан. Жилище № 25 (раскопки Д. Т. Березовца).

В итоге завоевания лесостепи степными кочевниками оформилось политическое объединение номадов и оседлых автохтонов при лидирующей роли первых. Захват очагов оседлости с целью эксплуатации их экономического потенциала был характерным для кочевников различных эпох. Исследователем подчеркивается наличие многочисленных исторических параллелей относительно взаимоотношений кочевников с завоеванным ими местным оседлым населением⁽²⁸⁾. Пожалуй, для волынцевского времени, судя по значительному количеству земледельческих находок на Битицком городище, данные С. А. Скорого можно дополнить лишь объяснением салтовского проникновения в лесостепь необходимостью значительного количества зерна. Не исключено, что эта потребность была временной в период перемещения значительных масс населения с Северного Кавказа. Позже огромное количество находок сельскохозяйственных орудий встречается уже в ареале салтовской культуры на памятниках, исследуемых в последнее время В. В. Колодой. То есть "житница" лесостепного ареала салтовской культуры территориально стала ближе, а степень салтовского влияния в роменской культуре в сравнении с предшествующим временем уменьшилась. Динамика процесса, выявленного С. А. Скорым, происходящего в VIII-X вв. на Левобережье Днепра, была различной.

Тем не менее, наблюдения и выводы С. А. Скорого находят и многие соответствия в средневековых древностях второй половины VII-VIII - начала ІХ в. Для данного времени это погребение по обряду ингумации с фибулами, совершенном в зольнике на скифском поселении у с. Березовка, а также кочевнический могильник на славянском поселении у с. Рябовка⁽²⁹⁾. Специалистами учтены и другие погребальные комплексы такого круга с территории Левобережья⁽³⁰⁾. Пожалуй, этот перечень следует дополнить только погребением из Дуванки (междуречье р. Уды и Мерлы) по обряду кремации в яме с бревенчатой обкладкой стен и накатником, с ориентацией запад-восток. Керамика (два горшка) стала основанием для датировки данного погребения гуннским временем⁽³¹⁾. Однако такая посуда известна и в более позднее время в пеньковских древностях, а случаи метисации погребального обряда хорошо иллюстрируются мохначским катакомбным комплексом. Погребения в долине р. Ворсклицы грунтовые. Как было установлено И. И. Ляпушкиным и Г. Т. Ковпаненко⁽³²⁾, автор исследований В. Е. Данилевич определил их как курганы насыпи зольников на скифских поселениях у хутора Березовки и с. Буды. Это наблюдение касается и исследованного В. Е. Данилевичем ингумационного погребения с фибулами (т. е. также метисного) у хутора Березовка. Поскольку захоронения из обоих пунктов - могильника у с. Рябовка и погребение у хутора Березовка (расстояние между ними около 10 км), - женские и детские, можно уверенно говорить о втором этапе взаимоотношений славян с кочевниками на протяжении всего периода этнокультурного сдвига (вторая половина VII - середина VIII в.) и существования волынцевских памятников (до рубежа VIII-IХ вв.).

Погребение по аланскому обряду с горы Ивана Рыльского относится к единичным и может быть определено как захоронение воина. Синхронными рыльскому являются подростковые погребения из жилища № 25 и младенческое из жилища № 23 селища Стан у с. Волынцево. На Битицком городище отчетливо прослеживается совместное проживание славян и кочевников. Этнический состав салтовской по происхождению (битицкой) фации определить сложно, ибо там встречаются разные типы жилищ: подпрямоугольной формы и округлые юрты. Именно рыльское погребение позволяет более или менее уверенно говорить о наличии алан среди неславянского населения Битицкого городища.

Финалом этнокультурного сдвига следует считать сложение волынцевских древностей, предпосылкой и одной из основных причин появления которых и было отмеченное явление. Культурная неоднородность названных древностей в значительной степени была следствием этнокультурного сдвига, что несколько затрудняет установление точной даты завершения этого процесса. Территориально этнокультурный сдвиг охватывал всю территорию Днепровского лесостепного Левобережья и южного Полесья. Но проявления его на этих территориях отличались: если в ареале пеньковской культуры, от бассейна Орели и Надпорожья на юге до средних течений Сулы, Псла, Ворсклы, помимо антских кладов группы І, появились кочевнические или метисные комплексы, то в колочинском ареале, севернее Сейма, инновациями были элементы пеньковской культуры и клады группы І. Если территория пеньковской культуры стала зоной колонизации⁽³³⁾, то ареал колочинской - территорией военных набегов, что фиксируется, по крайней мере, Трубчевским кладом, и, возможно, погребениями с городища Случевск.

"Это далеко не та основа, на которой можно что-то бесповоротно решить", - так высказался Е. А. Горюнов треть века назад о нескольких жилищах из Подесенья с сахновской лепной и гончарной волынцевской керамикой и чертами домостроительства (Целиков Бугор, Стрелица)⁽³⁴⁾. С тех пор ситуация в Подесенье изменилась, как и в бассейнах Сейма, Псла и Ворсклы. Только в бассейне Сулы исследованных комплексов меньше. И если раньше реконструкции этнокультурного процесса строились на базе Левобережного региона в целом или по бассейнам рек, то в настоящее время источниковая база позволяет осуществлять такие построения по отдельным микрорегионам.

Бассейн притока Ворсклы - р. Ворсклицы, южных окрестностей Полтавы⁽³⁵⁾, район Бельского городища⁽³⁶⁾ в этом плане уже подвергались анализу. Они отражают стадию этнокультурного сдвига (памятники типа Белокони-Лаврики-Чередники, мачухский комплекс, жилище № 9 Вовков, Блажковский клад, Бельск, Рябовка, Глинское-4, Полузорье - постройка № 2, Верхняя Пожня), сложившиеся сахновско-волынцевские (Вовки, Солдатское) и имеющие черты волынцевских и роменских древностей (Опошня). В совокупности это около 40 жилищ, более 10 вещевых комплексов (погребений, кладов и др.), что позволяет реконструировать этнокультурный процесс в бассейне Ворсклы, сравнить данные комплексы с синхронными и более поздними материалами других, более изученных, в основном усилиями исследователей из Санкт-Петербурга, Москвы и Киева, микрорегионов Днепровского лесостепного Левобережья и Восточного Полесья - бассейнами Псла и Сейма.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Куриленко В. М., Приймак В. В. Східне Полісся (лінгвістичний та історико-археологічний аспекти). Полтава; Глухів, 2007. С. 52-75.

2. Зорин А. В., Стародубцев Г. Ю., Шпилев А. Г., Щеглова О. А. Очерки истории Курского края с древнейших времен до XVII в. Курск, 2008. С. 200-201. Рис. 41, № 4-6.

3. Кирпичников А. Н. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси ІХ-ХІІІ вв. Л., 1973. С. 12-15. Рис. 4.

4. Крыганов А. В. Вооружение и войско салтово-маяцкой культуры (по материалам могильников с обрядом трупосожжения) // Проблемы археологии Поднепровья. Днепропетровск, 1989. С. 106. Рис. 4, 7, 10.

5. Михеев В. К. Подонье в составе Хазарского каганата. Харьков, 1985. С. 117. Рис. 8, № 35.

6. Сухобоков О. В. Дніпровське лісостепове Лівобережжя у VІІІ-ХІІІ ст. Ки?в, 1992. С. 26-27. Рис. 6.

7. Михеев В. К. Подонье в составе Хазарского каганата. Харьков, 1985. С. 133. Рис. 24, № 13-19.

8. Крыганов А. В. Вооружение и войско… С. 102. Рис. 3, 5.

9. Зорин А. В., Стародубцев Г. Ю., Шпилев А. Г., Щеглова О. А. Очерки истории Курского края. С. 200-203.

10. Сухобоков О. В. Славяне Днепровского Левобережья (роменская культура и ее предшественники). Киев, 1975. С. 42, 53-55. Рис.17, № 2.

11. Липкинг Ю. А. Могильники третьей четверти І тыс. н. э. в Курском Посемье // Раннесредневековые восточнославянские древности. Л., 1974. С. 141-151.

12. Тихомиров Н. А. Могильник Лебяжье 3 под Курском // Славяно-русские древности Днепровского Левобережья. Курск, 2008. С. 164-175.

13. Ляпушкин И. И. Городище Новотроицкое: О культуре вост. славян в период сложения Киев. государства // МИА. 1958. № 74. С. 123, 289; Табл. LV.

14. Афанасьев Г. Е. Исследования южного угла Маяцкой крепости // Маяцкое городище: Тр. советско-болгаро-венгер. экспедиции. М., 1984. С. 43.

15. Березовец Д. Т. Новые раскопки в с. Волынцево // Археологические исследования на Украине в 1965-1966 гг. Киев, 1967. С. 166-169.

16. Приймак В. В. Путивльське удільне князівство Чернігово-Сіверщини. Полтава, 2007. С. 49-50.

17. Винников А. З., Плетнева С. А. На северных рубежах Хазарского каганата: Маяцкое поселение. Воронеж, 1998. С. 105-109. Рис. 40.

18. Плетнева С. А. От кочевий к городам (салтово-маяцкая культура). М., 1967. С. 93-97. Рис. 24, № 6.

19. Плетнева С. А. На славяно-хазарском пограничье: Дмитриевский археологический комплекс. М., 1989. С. 66, 199. Рис. 31.

20. Плетнева С. А. Древние болгары в бассейне Дона и Приазовье // Плиска - Преслав: Праболгарская культура: Материалы советско-болгар. встречи. Шумен, 1981. С. 11-12.

21. Плетнева С. А. Саркел и "шелковый" путь. Воронеж, 1996. С. 35-37. Рис. 14, а.

22. Зорин А. В., Стародубцев Г. Ю., Шпилев А. Г., Щеглова О. А. Очерки истории Курского края. С. 200-201. Рис.41, № 8.

23. Сухобоков О. В., Юренко С. П. Опошнянское городище (по материалам археологических исследований 1975 г.). Полтава, 1995. С. 57. Рис. 24, № 13.

24. Ковалевская В. Б. Северокавказские древности // Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 93-97, 180, 187. Рис. 63, № 23; рис. 69, № 6.

25. Гавритухин И. О., Обломский А. М. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М., 1996. С. 282. Рис. 97, № 19.

26. Юренко С. П., Сухобоков О. В. О погребальной обрядности носителей памятников волынцевской культуры (по материалам Битицкого городища) // Археология и история Юго-Востока Руси. Воронеж, 1993. С. 40-43.

27. Сухобоков О. В., Юренко С. П. До вивчення волинцевських пам'яток // Археологія та історія північно-східного Лівобережжя (І - початку ІІ тис.). Суми, 2003. С. 45.

28. Скорый С. А. Скифы в Днепровской Правобережной Лесостепи (проблема выделения иранского этнокультурного элемента). Киев, 2003. С. 72-80.

29. Обломский А. М. Структура населения Лесостепного Поднепровья в VII в. н. э. // Археологічний літопис Лівобережної України. 2007. № 1/2. С. 3-12.

30. Синиця Є. В. Ранньосередньовічні інгумації в ареалі пеньківської культури // Vita Antigua. 1999. № 2. С. 98-110.

31. Шрамко Б. А. Биритуальный курган у с. Дуванка // Древности. 1995. С. 172-173. Рис. 1, № 8-11.

32. Ковпаненко Г. Т. Племена скіфського часу на Ворсклі. Ки?в, 1967. С. 14-15, 76-77. Рис. 1, 17.

33. Обломский А. М. Структура населения Лесостепного Поднепровья… С. 3-12.

34. Горюнов Е. А. Ранние этапы истории славян Днепровского Левобережья. Л., 1981. С. 90.

35. Приймак В. В. Идеи Е. А. Горюнова в свете изучения систем расселения Днепровского Левобережья І тыс. н.э. // Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе римского времени и в раннем средневековье. СПб., 2004. С. 282-287.

36. Приймак В. В. Проблеми вивчення старожитностей І тис. н. е. Більського мікрорегіону (до 70-річчя Є. О. Горюнова) // Пам'ятки археології північно-західного і західного секторів округи Більського городища (І тис. до н. е. - І тис. н. е.). Полтава, 2010. С. 74-93.

Статья в Сборнике материалов межрегиональной научной конференции "РЫЛЬСК И РЫЛЯНЕ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ И ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЕ". (г. Рыльск, 3 июня 2011 г.). Ред.-сост. А. И. Раздорский. Рыльск, 2012.