автор: В.КРЮКОВ

Глава одиннадцатая
НА ЗАСТАВЕ
(конец сентября, октябрь 1184 года)

Через пару дней после завершения воинских уроков Срезень, случайно встреченный Романом, с укором спросил:

- Ты что же на службу не являешься? - С усмешкой покосившись на княжьих цветов кисть темляка от засапожника, старшина добавил: - Хватит перед девками бахвалиться - чтобы завтра на заставе был:

Казачья застава угнездилась там, где много позже куряне-казаки поставят на красивом пригорке Вознесенскую церковь.

Прочные дубовые стены, четыре рубленые башни по углам и одна над воротами. Внутри помещения для жилья, амбары, конюшни, сеновалы. Посредине обширного, чуть ли не в гектар, двора стройно возвышался терем воеводы, а рядом, соперничая с ним красотою и добротностью, стояла церковь, одноименная со своей далекой по времени преемницей. Здешний молодой поп мало походил на священнослужителя: и на кулаках горазд подраться и мечом помахать.

В заставе жили и несли службу курские дружинники: кто-то временно, в свой черед - у кого в городе семья и жилье, а другие постоянно - у тех ни кола, ни двора. Как раз последних-то исстари и называли казаками.

Служба дружинная не мед, хлопот много: летом то ли в поход военный, то ли в порубежный дозор, а зимой - дань собирать с княжьих земель, да лихих людей щучить.

Делилась дружина на две части: старшую и младшую. В старшей вояки опытные, за плечами не одна военная кампания, а на теле шрамов не перечесть. Эти из казаков, а потому жизнь им не дорога.

Чтобы тебя приняли в старшую дружину, надо было начинать службу смолоду, пройти без изъянов и нареканий все этапы в дружине младшей - в гриднях. Туда тоже брали с разбором: сначала походи в детских, а то и в трудниках. И тех и других не только готовили к воинской службе, но и без поблажек использовали на хозяйственных работах. Разница между трудниками и детскими в том, что последние были из воинских родов, где кормильцы пали на войне. С детских спрос особый - коль на воинскую стезю ступил, то ленью и нерадивостью памяти отца не марай.

Соблюдался запрет на кулачные драки даже в порядке спортивного состязания - оберегалось дружинное братство. По велению князя и по давней традиции драться на кулаках дружинникам разрешалось только с равными себе по воинскому рангу из дружин других князей. И если для горожан соперничество между слободами, концами и улицами была повседневностью, то обитатели Казачьей заставы быстро забывали былые размолвки и становились "княжьими курянами", которые в любых обстоятельствах стояли друг за друга и за своего князя горой:

Тяготы Казачьей заставы были по плечу не всякому. Из молодых парней, что намеревались стать профессиональными воинами, даже до младшей дружины доходили немногие. Из дружинников-гридней доживали до старшей дружины и того меньше - в бою дружина младшая всегда впереди, а опыта настоящего еще маловато. Так что, коли за княжий стол сесть хочешь и побратимом воеводы прослыть, то учись воинскому мастерству без лени.

А у кого учиться, как не у стариков, коим рядом со смертью удалось прожить долгую жизнь? Стало быть, благоволит к ним Господь, от него и удатность боевая, часть которой, глядишь, и на учеников перейдет. Может и слово тайное ему ведомо, в сече лютой от вражьего железа оберегающее? Такой дед и меч-то с трудом поднимет, под кольчугой гнется, но научит молодого лучше некуда - его наука шрамами да боевыми рубцами на его старой шкуре записана.

Как правило, учителя-старики были казаками без роду, без племени. Деды доживали свой долгий век в курской дружине, на княжьих хлебах - без особого покоя, но в почете. При этом ревностно отрабатывали "пенсион", пестуя дружинную молодежь.

Был такой дед-наставник и у Романа, которого ему выбрал Срезень. Звали наставника Курева. Вредностью и въедливостью в деле обучения молодежи он обладал легендарной - куда до него Тимохе Сухому. Роста был небольшого,, худой и жилистый. И хоть ноги уже слушались плохо, но к земле его не тянуло - смолоду сохранил хорошую осанку и задиристый вид. Клочковатая седая борода не добавляла ему благообразия, а тяжелый взгляд из-под косматых бровей выдавал человека неуживчивого и непростого. Даже Срезень не всякий раз знал, с какого бока к нему подступиться.

Курева был мастером лучного боя, артистом своего дела. Он учил этому многих из курской дружины - даже самого князя Всеволода. Но в ученики брал далеко не всех: Дед, дремавший на теплой завалинке, открыл один глаз и недовольно пробурчал:

- Мне в могилу пора, а ты своё: учи да учи! Каков из него лучник-то, коли он кулаком привык. Из дюжего кулачника хорошего лучника не выйдет. Да к тому ж кузнец он - руки, что клещи. Сам учи:

Старшине стоило немалых усилий убедить несговорчивого деда взять в обучение нового гридня.

Теперь надо было соблюсти положенный ритуал. Перед вечерней трапезой, когда большинство обитателей Казачьей заставы в сборе, Роман поклонился деду Куреве до земли и произнес должные слова:

- Научи меня, знаёмый воин, тому, что сам умеешь, научи крепко. Даю слово твердое, что не ослушаюсь тебя в уроках воинских, и буду чтить твои наставления в миру и на войне:

Сговор следовало закрепить крепкой медовухой, не то удачи не дождешься. В этом помог Людота, очень кстати навестивший Романа с гостинцами, изрядную часть которых составлял хмельной пенник собственного изготовления. Людота охотно разделил брашно с дружинной братией и убрался восвояси только утром.

- Упрям Срезень - по его хотению выходит, - сказал он на прощанье Роману. - Видать, сыне, и вправду тебе воинская стезя на роду писана, а не кузнецкая:

Учить лучному мастерству дед начал на следующее утро.

- Лук тебе не топор и не копье, - объяснял Курева ворчливо. - Он мягкого обращения требует: Хорошего лучника с колыбели пестовать надо - как у половцев. Тогда попадать будешь, куда стреляешь - и целиться не надо: А ты? Зачем тебе лук? Видал я тебя на Маслену... Каб не Срезень просил - не взялся бы:

Для начала Роман подолгу простаивал с луком в руках, натянув тетиву до половины, а потом все дальше. К нижнему рогу лука немилосердный дед привязывал увесистый камень и, ухмыляясь, засыпал, прислонившись спиной к ближайшему дереву. Но стоило Роману дать себе поблажку и ослабить натяжение тетивы, Курева немедленно открывал глаз:

- Это тебе не кулаками махать: А вот теперь обернись с луком назад, как будто ты в седле и степняк тебя на коне догоняет: Теперь стой и терпи, пока тень от березы до того камня не дойдет:

Прав был Курева - дело лучное не всякому дается. Иному и дубьем не вдолбишь всех лучных тонкостей и хитростей, коих куда больше, чем в иных видах средневекового воинского искусства: как выбрать лук, как его содержать в боеспособном состоянии при всякой погоде, какие тетивы для чего годятся и как их хранить: шелковая, кожаная, пеньковая, из лосиных сухожилий или из "кишечной струны". Одних только способов прихвата пальцами тетивы со стрелой было больше десятка - и всяк для своего случая. Да и стрела стреле рознь: для каждой своя сноровка. Даже древко стрелы для меткого выстрела надо выбирать умело и целиться с учетом его гибкости: стрела с жестким древком уйдет выше цели, со слишком гибким - ниже. Чем дальше отстоит оперение-стабилизатор от ушка стрелы, тем дальше и стрела полетит - но в точности потеряешь: Много чего поведал Роману Курева, многому научил в перерывах между дремотой.

- Долго целишь, Ромша. Степняк тебя давно уже выцелил и подстрелил. Научись стрелять быстро, а то грош цена всей моей науке: Иди-ка сюда, хлопче, я тебя плеткой огрею за нерадивость:

Однажды Курева взял у Романа лук и велел выбрать из колчана исправный "киберь"* - попробуй, ошибись в выборе стрелы и тогда привередливый дед снова огреет плеткой. Курева ловко наложил стрелу на тетиву и, почти не целясь, выстрелил вверх. Стрела круто ушла в небо, прервав полет хищной птицы, парившей метрах в шестидесяти над землей.

- Подбери-ка, - велел дед. - Орел для лучного дела - самая полезная птица.

За время учебы Курева первый раз показал ученику свое искусство, полагая, что его мастерство в подтверждении не нуждается:

Но вот, наконец, первый боевой выстрел - тетива растянута до самого уха, стрела лежит справа от лука, сам лук под углом сорок пять градусов наклонен влево. Сейчас дальнобойная сиверга сорвется с тетивы и упадет метров через сто пятьдесят: Отпущенная тетива жестко ударила по запястью левой руки, глубоко рассекла кожу, окрасилась кровью. Забыл надеть предохранительный костяной щиток, а дед-то все видел:

- Наука тебе, дурень.

Лучнику полагалось еще и специальное кольцо на один из пальцев правой руки - в зависимости от способа захвата тетивы. Кольцо помогало растянуть тетиву с усилием килограммов под восемьдесят, не повредив пальцев. Но Курева полагал иначе:

- С кольцом толком стрелять не научишься. Пальцев-то не жалей. Мозолями разживешься - полегчает:

На успехи Романа в стрельбе Курева только иронически хмыкал:

- Любой попадет, когда никто не мешает. А привяжи-ка к луку камень, чтобы внизу болтался, и стреляй на бегу:

Кроме лучной стрельбы следовало еще многому научиться. Фехтованию на мечах и саблях обучал Срезень. Пятеро парней в полном доспехе против одного старшины, мечи тупые - таким не убьешь, но покалечить можно. Старшина почти не пользуется щитом, а вот и вовсе его бросил, уходит от ударов, а иногда мягко принимает чужой меч на кольчугу - без всякого вреда для самого себя. Мудреное искусство, не иначе - заговорен Срезень тайным словом.

- Не робей, ребята, - подбадривали зрители. - Лупи старшину почем зря.

Но "лупить" получалось только у Срезня - время от времени он потчевал учеников весьма чувствительными ударами плоской стороной лезвия, при этом подсказывая парням их ошибки: - Мягче на щит принимай:Ноги открыл:Замах шире:Ничего не видишь за щитом:

Роману доставалось меньше других - выручала хорошая реакция.

По знаку Срезня запаленные учебным боем парни отошли в сторону, оставив Романа один-на-один со старшиной.

:После очередного увесистого шлепка мечом Роман решил изменить ход боя - надо же когда-то перенимать воинскую науку по-настоящему. Срезень, конечно, бился в полруки, это и можно использовать.

Он стал чаще ошибаться, делая вид, что устал. И когда в глазах старшины увидел готовность завершить урок - Роман применил обдуманную хитрость. Приспособившись к ставшему монотонным ритму ударов Срезня, он пропустил очередной мимо щита, и увернулся от меча, прошедшего в сантиметре от его плеча. Когда меч старшины, увлекаемый собственным весом, а более того неожиданностью, ушел к земле - сделал шаг ближе к противнику. Шаг совпал с мгновением, когда Срезень стал поднимать слишком низко опущенный меч - Роман поймал меч у рукоятки кольчужной подмышкой правой руки и рванул его в сторону, подставив старшине ногу, об которую он и споткнулся. В следующее мгновение меч Романа завис над горлом старшины.

Зрители восторженно заорали:

- Научил на свою голову.

- Молодец, - похвалил Срезень, поднимаясь с земли. В первый раз на памяти Романа он весело улыбался. - Никак сам придумал? Хитер. Завтра повторим:

Но на следующий день бой не состоялся - старшина по княжьему делу уехал в Рыльск, поручив подшефных другому:

Тем временем дед Курева придумывал все новые задания для своих пятерых учеников:

- А пойдите-ка вы, младни, в чисто поле, да настреляйте мышов. И не вздумайте хитрить:

Как же подстрелить такую быструю и маленькую тварь? Ни у кого не получилось. Решили, что надо найти хорошего кота и ушли за ним в город. Но Роман стал думать и придумал: среди пожухлой осенней травы нашел мышиную норку, положил рядом кусочек сала, а сам примостился рядом со стрелой в руках, как с острогой. Дело оказалось нескорым, но трех мышей он добыл:

- Что мне подсовываете, возгряки? - негодовал Курева при виде предъявленных ему мышей, добытых с помощью кота: - Это не полевые мыши, а домашние, вот и следы от зубов кошачьих. А ну, подходи под плетку.

При виде добычи Романа, дед крякнул от удивления:

- В поле настрелял?

Романа часто подводило неумения складно врать.

- Добыл стрелой, - ответил он деду. - Но без лука.

Курева долго молча шамкал беззубым ртом и сумрачно хмурил косматые брови, вникая в технологию охоты на мышей:

- Ну, хоть затейливое что придумал. И не соврал.

Взял лук с колчаном и пошел в поле, дав знак, чтобы ученики следовали за ним. Замер, вглядываясь в невысокую траву:

Из семи стрел целей достигли шесть.

- Старею, - сказал Курева. - Глаза уже не те.

Роман решил попробовать выполнить урок по-настоящему и к его удивлению попал из семи один раз.

- Молодец, - первый раз похвалил ученика дед Курева. - Коли усердия не пожалеешь, глядишь, толк и будет:

Хороший стрелок должен пробить насквозь дубовую, высотой с человека плаху толщиной сантиметров пять, с расстояния в двести метров. Когда первая стрела находила цель, две других должны быть уже в полете. Попасть в плаху первой стрелой по силам многим, а вот с остальными сложнее - или промажешь, или не успеешь.

Кто не выполнял урок даже с третьей попытки, тех ждало еще одно задание. Парни, надев шлемы с кольчужными бармицами, уходили в поле метров на тридцать и по знаку деда Куревы что было прыти пускались бежать от наставника, который держал в руках боевой лук и несколько стрел с тупыми наконечниками - по одной на каждого. Такая стрела называлась "тамара" и предназначалась для стрельбы по пушному зверю - чтобы шкурку не испортить. Роль белок предстояло сыграть гридням, не справившимся с уроком по скорострельности. Это не столько наказание, сколько отработка навыков уворачиваться от вражеских стрел.

- Стрелу слушать надо - твоя поет по-другому, - без лишних подробностей объяснял дед.

Парни метрах в пятидесяти от Куревы бегут, петляя, как зайцы. Дед медлит, но вот первая "тамара" настигла одного из парней - синяк на мягком месте долго о нерадивости напоминать будет. Вот еще один нерадивый пострадал:

Роман понял, как уходить от дедовых стрел. Хитрость в том, чтобы услышать "свою" стрелу, которая в полете звучит совсем не так, как чужая. А как услышать её негромкий посвист, когда ты громыхаешь сапогами и громко сопишь от натуги? Поэтому Роман уходил в сторону от остальных, чтобы те лишними звуками ему не мешали, а затем бежал неспешно и как можно мягче, сдерживая при этом мешавшее слушать дыхание. Надо было упасть на долю секунды раньше, чем услышишь тот самый звук.

- Ловок, - одобрил дед, и недоверчиво добавил: - А может, стрелу эту ты как раз ковал - она тебя и не бьет?

Однажды Курева выставил в качестве единственной "белки" Романа, а стрелять поставил другого ученика, вручив ему с десяток тупорылых стрел. Солнце клонилось к горизонту и Роман, не мудрствуя лукаво, метнулся в сторону заходящего светила, усложнив задачу стрелку. В результате все стрелы ушли в траву, и стрелок потом долго их разыскивал, прежде чем подставить спину под плетку:

Одной из самых колоритных фигур Казачьей заставы был воевода Сиверга. По местным меркам он в возрасте весьма почтенном, лет за шестьдесят, но старость его не согнула - рост под два метра, необъемный по ширине. Сиверга носил длинные, выбеленные годами варяжские усы, голову брил наголо, оставляя на темени чупрыну-оселедец. В ухе золотая серьга с двумя алмазами и рубином. Одевался воевода просто: как и у Срезня - волчья безрукавка зимой и летом, иной раз на голое тело. Богатый плащ-корзно накидывал на богатырские плечи только, когда приезжал князь. Должность воеводы давала боярские привилегии, но Сиверга к богатству и почестям был равнодушен.

О серьге воеводы рассказывали, что досталась в подарок от друга-половца, а тому - от череды предков. Будто бы она принадлежала знаменитому киевскому князю Святославу Игоревичу, а потом вместе с княжьей головой попала в руки хана Кури, который сделал из черепа заветную чашу, а серьгу отдал своему воину, победившему русского князя. Серьга, по мнению курян, была заколдованной, от нее-де и сила у воеводы.

...Посредине незастроенной части заставы, в центре площади для военных занятий и сборов, лежал изрядных размеров гранитный валун, о котором упоминал Смага. На нем затейливой вязью было выбито: "Камень сей поднял над главой княжий воин Илья": Дальше шел еще десяток имен, большую часть которых уже нельзя было разобрать. Предпоследним стояло имя ":Рожно", а замыкал список силачей Сиверга.

По рассказам старожилов воинской слободы, воевода смолоду использовал камень, как тренировочный снаряд, поднимая его несколько раз "за подход". Про богатырскую силу Сиверги ходило множество небылей - воевода на расспросы только отшучивался. Рассказывали, что на спор он ходил на медведя в одиночку с голыми руками.

- Хилый попался косолапый, - усмехался старик. - Вдарил его один раз кулаком по лбу:

Теперешнего Сивергу все больше донимали всякие хвори. Впрочем, он и сейчас шутя ломал подковы и ударом кулака сплющивал шлемы. А еще он любил возиться с дружинной молодежью, вызывая на борьбу сразу человек по десять. Отроки, как собаки на медведя, со смехом и сопением наваливались на старика, тщетно пытаясь повергнуть его на землю.

- Видать, милостив ко мне Господь, - говорил воевода после таких "побоищ". - Еще небо покопчу: Эх, не свел меня Бог с Рожно силами померяться:

Единственным человеком в Курске, который мог противостоять Сиверге, был отец Федор. Как-то они с воеводой на княжьем пиру схватились бороться. Схватку прекратил князь, после того, как скамьи, столы и все, что на них, было разметано по гриднице. Отец Федор мог бы претендовать на занесение своего имени в список "богатырей камня", но к подобной славе был непримирим:

- Ересь эллинская - только душу смущает:

Роман-таки попробовал поднять "богатырский камень", но понял, что это не его стезя.

- Ты жилы-то не рви, - посоветовал как-то воевода, заметив попытку отрока. - Молод еще. Твоя сила пока в ловкости да в быстроте:

Казачья застава жила своей, особенной жизнью, которая не всегда понятна посторонним. Впрочем, чужие здесь появлялись редко, а женщин близко не подпускали в страхе перед сглазом, жертвой которого могли стать и дружинники, и боевые лошади. Зато частыми гостями на заставе, особенно в военное межсезонье, были "покупатели" от других князей. С согласия курского князя они набирали воинов-профессионалов для коротких войн и усобиц в других краях. Нередко наезжали с "торгом" и со Степи - там грызня между половецкими племенами и родами не прекращалась никогда. Куряне-воины ценились высоко и платили за них золотом - половину князю, половину отхожему дружиннику. Но главным были не деньги и не добыча, взятая в бою. Воины должны были воевать непрерывно, добывая "себе чести, а своему князю славы" - в этом был главный смысл их существования.

Куряне-наемники ратные деньги сразу пускали в ход и вся дружина дня два-три шумно провожала бойцов в чужие края. Так уж велось с самых давних времен: не задобришь старых прадедовских богов хорошим пиром - удачи воинской не жди. Христианского Бога со всеми святыми тоже не забывали - половина звонкой монеты шла на церковь, на бедных и хворых.

Отец Федор пиры не поощрял, но был их непременным участником.

- Отче, - хмельно орали дружинники, - отпусти нам грехи вчерашние и завтрашние - на мно-о-о-гие лета-а-а: Помолись за нас, сирых - тебя Бог слушает:

- И то, братья, - басил поп, отрываясь от немалого кубка. - Все в руце Божьей. Без Бога на войне нельзя. Идите в сечу смело. Никто не может быть убитым, пока не будет от Бога повелено. А если случится от Бога смерть, то никто не поможет. Остерегаться самому надо, но Божье обережение лучше человеческого-о-о...

Вернувшись с найма, куряне истово и подолгу замаливали грехи, не жалея коленей и лбов - видать, было за что. И только почувствовав облегчение в душе, начинали рассказывать:

Как ни странно, Казачья застава более всего напоминала Роману монастырь. Была в этих людях какая-то воинская святость - особенно в старых казаках. И дело было вовсе не в том, что сюда не допускались женщины, впрочем, как и другие посторонние. Они устранялись от суеты обыденного мира, лежащего вне понятий воинского служения, и безоглядно, более любого монаха, доверялись Богу, свято уверовав, что Божье обережение лучше человеческого.

Началось осеннее ненастье и жизнь на заставе до первых морозов приобрела более спокойный и даже ленивый характер - ни тебе службы, ни тебе учебы воинской. В распутицу держался мир. Роман чаще бывал дома, но отлучаться надолго гридням не полагалось.

Под равномерный шум осеннего дождя в самый раз послушать нескончаемые рассказы тех, кто много видел, много слышал и умел красиво приврать. Были на заставе свои признанные рассказчики, искусство которых ценилось даже выше, чем воинские умения.

Осенью темнеет быстро. В землянке-курене дружинного люда собралось человек пятнадцать-двадцать - кому не надо в наряд.

- А правду ли бают, дедка Басарга, что детинец потому так и зовется, что в старину девок, кто краше и моложе, убивали да в стену замуровывали. Не по-людски как-то, не по христиански:

- Случалось и такое. Во времена Перуновы люди другим обычаем жили, и добро от зла не всякий раз отличали. Немилосердный был народ:

- И в Курске детинец на праведной крови стоит?

- Не-е, у нас другая былица:Давненько это было, - начал Басарга. - еще до Соловья-северянина. Те времена стародавние один только ворон и помнит. Он тыщу лет живет, да поди - спроси у него:

Города нашего тогда не было, а на его месте лес дремучий стоял, да такой, что на сотни верст ни пешему, ни конному через него ходу нет. Даже лешие ушли. Две реки наши тогда были куда шире и глубже.

На холме, где ныне детинец, стоял тогда терем невиданный камня белого. В тереме жил заморский чародей силы злой и великой. Он-то лесом заколдованным от людей и отгородился. Из каких мест колдун, неведомо. Сказывали, что из царства далекого, из-за гор, из-за морей восточных, где колдовство в почете и в силе.

А кто из людей пройдет через тот лес дремучий, да по незнанию али по глупости к терему приступит, того злой чародей в полон брал, на себя работать заставлял - град подземный в холме строить, как раз под тем местом, где Курск сейчас стоит. Немало там народу маялось, света Божьего не видя. Да нужен-то был колдуну камень-Алатырь, в холме скрытый - его-то и искали. Кто этим камнем владеет, тому ни на земле, ни в небесах никто не страшен. Так писано в древней волшебной книге, коей столько лет, сколько солнышку. Книгу ту чародей берег более всего, потому как в этой-то книге его жизнь и обитала, попади она в другие руки - конец колдуну.

И была у чародея дочь молодая, красоты невиданной, разумная да добрая. Не в отца удалась, а в мать-полонянку, из русских земель взятую. Померла мать ее от тоски - не вынесла неволи. Злой чародей дочь свою любил, но от дел черных в стороне держал.

Сказано было в книге волшебной, что на поиски Алатыря-камня триста лет отпущено, а коль не добудет его владелец книги, то конец ему придет неминучий и лютый.

В тоску чародей впал - срок-то к концу подходил. Стал у злых сил выспрашивать, как ему книжный завет обойти. И нашел, что искал. Ответили ему силы: коль хочешь жить дальше, убей дочь любимую и кровью ее книгу-то и окропи.

Затосковал чародей пуще прежнего, но делать нечего. Три дня жизни колдун дочке отмерил, а сам в подземелье спустился, полоняников своих пуще прежнего неволит, плетью хлещет нещадно - ищите, мол, Алатырь-камень, поспешайте, не то смерти предам жестокой.

Но камня волшебного нет как нет, а третья ночь уж на исходе. Вышел колдун на белый свет, взял нож заветный, к дочери во светлицу поднимается. Вдруг слышит - с реки труба загудела воинская, люди ратные в ворота стучат, велят открывать. А времени-то с ними совладат у колдуна и нету. Схватил он дочь и в подземелье её увлек, в самую дальнюю пещеру.

Один богатырь из тех, что нежданно явились, за колдуном вслед пошел под землю, и когда тот над дочерью своей нож занес, схватил его и уж хотел жизни лишить. Но дочь поведала богатырю, что убивать чародея нельзя - подземелье обрушится на полоняников. Да и жалко ей стало отца. Богатырь узы на чародея наложил и стал людей из подземелья выводить. А девица помогает ему - подземелья обходит, полоняников скликает. Но вот уж вышли все, а девицы нет. Пошел было богатырь за ней, но тут, видно, время чародеево кончилось и рухнуло подземелье, а на его месте яма великая образовалась. Тот ров, что наш детинец оберегает, как раз та яма и есть, но теперь куда меньше - осыпалась да заплыла:

- Девица-то неужто под землей осталась?

- Видать, судьба ее такая. Вот ее-то душа за те злыдни, что отец её людям творил, курский детинец и оберегает: Сказывают, что напоследок колдун напророчил о городе, который на месте его каменного замка возведут:

- А напророчил колдун так, - продолжал Басарга. - Будто городу нашему со времен Владимира Красна Солнышка отведено триста лет, а потом племя неведомое его разрушит и будет он триста лет никому не ведом. Потом из-под земли, от девицы заточенной, выйдет на землю святыня невиданная и через неё-то город и возродится:

- Я по-другому слыхал, - добавил кто-то из темноты, - что девица эта из подземелья выбралась через тот ход, что и сейчас в крепость ведет. А пока выход искала, камень Алатырь и нашла - он-то в злые да нечестивые руки не дается. Стало быть, теперь у нее сила большая и жизнь вечная.

- Всяко бают:Да разберись, поди - где тут быль, где небыль:

Засыпая под шорох дождя и негромкие разговоры сослуживцев, Роман пытался сверить сроки, оговоренные сказкой, с событиями известной ему истории, но мысль путалась и ускользала:

© Виктор КРЮКОВ.