В 1997 г. исполняется 30 лет тому, как в курском педагогическом институте открыли новый — историко-педагогический факультет. Сначала, в 1966-м так назвали часть — отделение прежнего, историко-филологического факультета. А через год филологов и историков разделили нацело. Новоявленный факультет отличался от всех остальных. Он ведь начал готовить не просто учителей, как те, но ещё и «методистов пионерской, комсомольской работы». В уме авторов и исполнителей этой идеи держалась этакая кузница руководящих кадров мелкого и среднего звеньев. От абитуриентов требовалась рекомендация райкома ВЛКСМ о профессиональной ориентированности на молодёжную партийность. После первого же приёма сюда будущих комсомольско-партийных функционеров их наставники констатировали: «Отдельные райкомы комсомола выдали рекомендации тем, кто не подходит для этого отделения. Поэтому в следующем году следует принимать документы только при наличии решения бюро РК ВЛКСМ и принимать документы специальной отборочной комиссией».
Ходила такая байка (очень похожая на правду). Пожилая крестьянка приехала проведать внука- истпедовца. Ища его по коридорам института, спрашивала у встречных: «Скажи, милок, идее ж тут на начальников учат?»
Я учился на истпеде (советский новояз сокращал имена всех организаций) через несколько лет после его основания. Хотел стать историком, а не начальником. Отсюда, наверное, противоречивое восприятие альма матер. Сегодня мне в классическом, наведённом на резкость своего замысла истпеде 1970-х нравится гораздо большее, чем в студенческие годы. Но и тогда многое нравилось. Несмотря на вполне гитлерюгендовское марширование под барабан студентов в синей униформе и обязательный салют друг другу выбросом правой руки вверх. Известный роман Юрия Домбровского называется «Факультет ненужных вещей». Так оценивали юридический в годы сталинского террора. Про истпед я бы так не сказал. Из тысяч его выпускников многие умело учат школьников и студентов, с особой охотой служат в правоохранительных органах, что-то ещё полезное организуют в сегодняшней жизни города, области, страны. Одни истпедовцы действительно стали областными начальниками, другие — вузовскими учёными, третьи — предпринимателями, из которых один — даже долларовым миллионером в Москве.
Какой-никакой юбилей нашего факультета — законный повод отдать долг благодарной памяти его преподавателям — моим любимым учителям.
Студенческая «бабушка»
Вера Эммануиловна Скорман читала Новую историю. На экзаменах ставила больше всех двоек. Часто — доброй половине курса. Те, кто сдал у неё с первого раза, заслуженно гордились. Мне она, предлагая писать у неё курсовую, сказала: «Щавелёв! Философия философией, а я могу и двойку поставить…» Но я и без этой полушутливой реплики с удовольствием записался в её семинар. Студенческая кличка «бабушка» шла исключительно от внешности этой пожилой на вид, седовласой, хриплоголосой, вечно курящей, даже в перерывах лекций и на экзаменах, женщины.
Меня учили не столько «бабушкины» лекции, достаточно ровные по содержанию, уровня хорошо поставленной средней школы, сколько её уникальные рассказы «о жизни» — между делом, при индивидуальных консультациях или получении у неё очередной монографии почитать. Вера Эммануиловна в аспирантуре училась у ленинградского профессора Якова Михайловича Захера, видного историка Великой Французской революции. Их собственная молодость пришлась на очень похожу эпоху, когда молох революции русской начал пожирать своих собственных детей. Даже вполне преданный советской власти, член ВКП(б) с лета 1917 г. Захер обрёк себя на политические гонения, когда в 1929 г. отказался выступить на «проработке» одного из своих учителей — академика Е.В. Тарле. В 1938 г. Якова Михайловича арестовали, и. как видно из его следственного дела, «за ошибки в научной работе» заключили в концлагерь на 15 лет. Он все их отсидел и был помилован в 1953. Аспирантку Скорман передали под начало Тарле, которого к тому времени успели из ссылки вернуть и восстановить в звании академика. Но в дальнейшем, как водилось в сталинские годы, ученица столь неблагонадёжных лиц сама оказалась в «местах, весьма отдалённых» от центров науки. В Курск она переехала уже из Абакана (куда летели «Облака» незабвенного Галича). Реабилитированная Н.С. Хрущёвым «бабушка» из тюрьмы вынесла не только привычку дымить табак, но и выраженную антипатию к людям в военной форме, особенно с красными погонами внутренних войск. Те несчастные студенты, что щеголяли какое-то время привезённой из армии формой (была тогда такая мода) и имели неосторожность по неопытности явиться в таком наряде на экзамен по Новой истории, бывали обречены. После часовой беседы с Верой Эммануиловной эти бравые, прошедшие «рабфак» парни выходили, шатаясь, и, разумеется, со вполне заслуженным «неудом».
Чтобы пояснить, какой живительный глоток исторической правды давали будущему историку «бабкины» рассказы на темы, учебником по истории СССР обойдённые, упомяну прямо противоположные по своей воспитательной идеологии эпизоды. На одной из лекций по этой самой истории я задал доценту, её читавшему, вполне по теме вопрос: «Какими годами датируется период культа личности Сталина?» Преподаватель занервничал (а был, между прочим, реальным ветераном войны, прошедшим ее в инженерно-сапёрных частях «от звонка до звонка») и довольно долго внушал мне прилюдно, что-де никакого такого периода в нашем прошлом не было. Культ Сталина, дескать, присутствовал, но о целом периоде говорить, якобы, никак нельзя…
Другой лектор того же периода (и тоже, героический в прошлом фронтовик) как доходил до покушения Фани Каплан на В.И. Ленина, принимался всерьёз плакать. Лекция останавливалась минут на десять, пока седовласый доцент вытирал слёзы. И так каждый учебный год. На дворе стояли зрелые 1970-е.
Третий преподаватель (от войны, напротив, отсидевшийся в партработе в тылу), профессор истории КПСС, на первой же своей лекции отнял у меня том С.М. Соловьёва, лежащий на парте, и выбранил за аполитичность, неосмотрительность при выборе чтения. Дескать, ничего не понять первокурснику в «Истории России» без истории его партии.
Импортированный «коммунизм»
Предвижу возражения в духе известной сказки мудрейшего Е.Л. Шварца: «Так уж их учили. И при Драконе было много хорошего. На его пламенном дыхании люди жарили себе яичницу, экономя газ и электричество…» И т.п. Учили-то всех, да не все становились в этой школе криводушия первыми учениками. Вот уж на что мертворожденная преподавалась тогда дисциплина — «научный коммунизм». «Наука» о том, чего нет и быть не может. Про какие-то «страны народной демократии» и прочие политические фантомы. А лектор, без ученой степени и звания, Феликс Федорович Лаппо так рассказывал нам о Китае и Кубе, о Западной Европе и Северной Америке, о многом другом в истории Новейшей, как ни в газетной сказке сказать, ни пером продажных публицистов не описать. Феликс-то Федорович, по его собственному признанию, «импортировал информацию», слушая «вражеские радиоголоса» по ночам, когда их меньше глушили. Боялся этот выпускник МГУ меньше многих своих коллег, и талантом муза истории Клио его не обделила.
Та же самая Вера Эммануиловна Скорман вышла как-то на свою лекцию, протерла очки платочком, характерно пофыркала и заявила: «Товарищи студенты! В Курск сегодня приехал с проверкой председатель нашего правительства товарищ Косыгин. По этому случаю в первом гастрономе без особой очереди продается хаорошая колбаса. Грех упускать такой случай. Я отпускаю всех желающих за колбасой». И пошла в коридор курить свой неизменный «Беломор». Когда ее уволили на пенсию по возрасту, она ходила в обком и добилась восстановления на работе. Партийный-то стаж у «бабушки» длился с 1944 года. Кроме студентов да больной сестры на попечении, ничего, как видно, в ее жизни больше не оставалось. Но деканату, конечно, обрыдли ее вечные двойки отсталым студиозам. Без разбора, кем у кого из них работает папа или в какой райком этого академически туповатого кадра собираются распределить.
Старая гвардия
Добрым словом должен помянуть многих преподавателей. Они сумели предать своим студентам некую толику великой традиции русской исторической науки, восходящей прямо к ее корифеям вроде В.О. Ключевского, Н.И. Кареева, Р.Ю. Виппера и т.п. Всё просто: у непосредственных учеников этих знаменитостей учились наши учителя, а уж мы, грешные, у них. Пусть и в провинциальном пединституте. Черты ликбеза причудливо сочетались тут с подлинными университетскими, академическими традициями. Лихолетье разбросало по российской глубинке многих замечательных специалистов, интеллигентов старой закалки. После Абакана да Магадана почти южнорусский Курск выглядел курортом. А кто-то из коренных курян сумел сберечь и приумножить лучшие образцы культуры далеко не последнего в России губернского центра.
Наталья Владимировна Иванова читала нам, помимо истории Азии и Африки, замечательный спецкурс по русско-английским культурным связям (тема ее оригинальной диссертации). На ее занятиях мне спускалась явная крамола (типа вопроса: «А были ли крестьянские восстания в Китае антифеодальными?»).
Елена Илиодоровна Матва методично посвящала в тайны первобытной и античной истории. Свой экзамен начинала в 9 утра, а заканчивала к 9 вечера. Я, по алфавиту на «Щ», дождался своей очереди рассказать про Египет Нового царства именно после захода солнца. Потом уже узнал, что получил экспериментальный билет для кандидатов в отличники.
Офелия Петровна Запорожская проводила удивительные экскурсии по памятникам старинной архитектуры Курска и творчески вела студенческий научный кружок по истории Отечества.
Юрий Леонидович Райский умел вдохнуть романтику научного поиска в сухие цифры экономической статистики банков и бирж XIX века, о которых он написал докторскую. Предполагал ли он, что вместо сберкасс и Госплана в России снова появятся эти самые биржи и банки?
Иосиф Исаевич Френкель со знанием дела повествовал о революции и Гражданской войне. Он-то сам начинал Отечественную войну добровольцем в пехоте, после тяжелого ранения оказался на политработе, а потом взял да и закончил курсы командиров рот и в 1944–45 командовал таки пехотной ротой, вплоть до нового ранения (Известна народная песня: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу…»). Один орден — Красной звезды — отметил фронтовые подвиги этого историка.
Питомец легендарного МИФЛИ и тоже доброволец великой войны, фронтовой переводчик, на танковой броне в числе первых въезжавший в освобождаемые города и ползавший за «языками» через линию фронта, Марк Абрамович Степинский вдохновенно толковал Аристотеля или Гегеля, не обращая никакого внимания на переплеск игральных карт и прочие шумы на студенческой «галерке».
Юрий Александрович Липкинг, в свою очередь прошедший с автоматом Сталинградскую и курскую битвы, мастерски вёл самую беспартийную науку — археологию. Хотя даже на раскопках некоторые ретивые истпедовцы рвались соблюдать факультетские ритуалы — подъем флага, линейки и речевки, вообще «лагерный образ жизни». Но руководитель полевой практики исповедовал полную свободу всех экспедиционеров во внерабочее время, сам посвящая его интеллектуальным карточным играм вроде преферанса.
Юрий Иванович Юдин, любимый ученик легендарного ленинградского профессора Проппа, вдохновенно излагал нам историю литературы и не его вина, что многие из нас «путали Бабеля с Бебелем, Бебеля с Гегелем, а Гегеля с Гоголем». По крайней мере, о Кафке и Прусте, о Солженицыне и Оруэлле я впервые услыхал на его лекциях. А ведь книги этих модернистов и диссидентов в СССР прятали в спецхранах библиотек, конфисковывали на таможнях.
Уж на что была и есть схоластическая дисциплина — педагогика, но Лев Фёдорович Спирин и Михаил Львович Фрумкин демонстрировали нам виртуозную диалектику решения педагогических задач.
В непростых условиях приходилось вести новый факультет его деканам. Первым стал Борис Алексеевич Зарытовский, педагог; вторым Алексей Сергеевич Чернышов, психолог; а третьим Лев Васильевич Шабанов, историк. Пристрастия каждого помогли истпеду стать на ноги и обрести собственное лицо. В результате студенты имели выбор — школьным учителем, вузовским преподавателем, или чиновником-функционером становиться.
Наверняка кому-то из моих однокурсников полюбились, кроме перечисленных мной фигур, ещё и другие «звезды» на факультетском «небосклоне» личностей. Чувство ученичества, как любовь, — они или есть, или их нет, и разговорами на тему «Почему?» тут ничего не изменить.
Воспоминания о будущем?
Многие земляки убеждены, что истпед живёт не только в воспоминаниях своих выпускников, но и на самом деле. Что-то, наверное, действительно сохранилось от комсомольского пафоса и на нынешнем, «просто» историческом факультете педагогического университета. Однако отжившие идеологемы сыграли с комсорговской романтикой злую шутку. Без пионерских галстуков и номенклатурной иерархии истпед уже не истпед. «Пришли иные времена, взошли иные имена…» И пусть будет история России, а история одной партии. Пусть будущие учителя истории ходят в синих джинсах, а не в форменных истпедовских кофтах из синего сатина. Пусть будет факультет не разных, а только нужных вещей.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Опубликовано с некоторыми редакционными поправками в: Городские известия. 1997. 18 марта. № 33. С. 5.
