ОТ КОМПИЛЯЦИИ ДО ПЛАГИАТА⁽¹⁾

автор: С. П. Щавелев

В моих заметках речь пойдет об изданиях Т.Н. Арцыбашевой — преподавательницы кафедры культурологии Курского государственного университета⁽²⁾ Представляется, что они помещаются именно в те «жанры», что упомянуты в заголовке моего письма в редакцию. Более того, перед нами тексты, на примере которых ярко просматриваются некоторые отрицательные тенденции отечественной историографии на рубеже прошлого и нынешнего веков. Как известно, книжный рынок России в это время оказался заполонен псевдонаучными опусами на исторические темы. Обратим внимание на ту сторону данной ситуации, которая относится к преподаванию истории в высшей школе, а в особенности к государственной аттестации историков, их ученой квалификации. Одно дело, когда бедную музу Клио «насилуют» в откровенно коммерческих целях и покупатель в книжном магазине волен выбирать издание любого сорта⁽³⁾. Совсем другое, когда заведомый фальсификат представляется на соискание ученой степени, за него органом государственной аттестации присваивается ученое звание. Вирус подделки устремляется тогда на факультеты учебных заведений, засоряет умы студентов, оплачивается из государственного бюджета.

Книги, о которых пойдет речь, увидели свет в издательстве одного из провинциальных, но государственных университетов. От имени этого университета они рекомендуются читателям. Первое — в качестве «учебного пособия по региональной культуре», следующие две уже как «монографии»; адресуются «преподавателям, студентам», «краеведам, историкам, культурологам и массовому читателю». Между тем, любому мало-мальски квалифицированному читателю исторической литературы при чтении этих книжек видно, что они только по форме (да и то не всегда) имитируют монографический жанр. А по содержанию представляют собой не слишком умелый пересказ нескольких выхваченных из своего историографического контекста изданий. Из них же заимствуется вся остальная библиография. Такого рода «пустышек», как работы Т.Н. Арцыбашевой (именуемой ниже «автором»), за последние годы всё больше проходит через редакционно-издательские и диссертационные советы. Я взялся разобрать именно ее книжки потому, что сам занимался многим из той тематики⁽⁴⁾, на рассмотрение которой она претендует.

Первая из упомянутых мной работ Т.Н. Арцыбашевой представляет собой публикацию ее кандидатской диссертации⁽⁵⁾. Перед нами не слишком умелый пересказ отрывочных сведений о средневековой истории Курской земли из краеведческой литературы разных лет издания. Изложение изобилует перлами вроде следующего: «… Курск был построен на северо-востоке северянской земли … при князе Владимире в 80-е годы X века для защиты от половцев»⁽⁶⁾. Тот факт, что первый половецкий набег на Русь состоялся в 1061 г., «автору» остается неизвестным.

Следующая книга — «Очерки культуры Курского края» у Т.Н. Арцыбашевой открываются главой «Магические ритуалы и языческие верования первобытного населения Посемья». Эта «глава» почти целиком копирует статью А.Н. Апалькова (в ту пору младшего научного сотрудника Курского музея археологии) под названием «Почем был «опиум для народа» до нашей эры? Магические ритуалы курских язычников», опубликованную на стр. 2 выпуска 3 за 1992 г. «Летописи» — научно-популярного приложения к курской газете «Молодая гвардия». Как это принято при разоблачении плагиаторов, приведу сначала оригинальный текст, а затем его украденный вариант.

А.Н. Апальков: «Предки наши были язычниками, занимались земледелием и поэтому на первое место ставился культ солнца, огня и домашнего очага. С ними связаны многочисленные находки глиняных изделий, полученные при археологических раскопках на городищах Кузина Гора, Марица, Переверзево. Это лепешки, хлебцы и блоки, имитирующие изделия домашних хозяек. … Часто такие изделия украшались по выпуклой поверхности ямками, которые делали пальцами. Некоторые исследователи считают, что вдавление обозначает количество членов семьи, совершивших данный обряд.

Для культовых приношений и даров существовали специальные святилища. Одно из них исследовано на поселении у села Успенка. Культовое место состояло из глиняной площадки со следами ритуальных костров, а рядом находилась пирамидка из блоков, на вершине которой стоял сосуд.

Для совершения религиозных обрядов существовали и более крупные святилища, являющиеся племенными центрами для общего совершения культовых мероприятий. На городище Кузина Гора был выявлен длинный дом, окружающий кольцом площадку и содержащий внутри большое количество магических предметов.

Одним из свидетельств культа солнца и огня являются глиняные грузики и пряслица, использовавшиеся для производства тканей. Нередко вокруг отверстия, расположенного в их середине, наносили орнамент в виде линий или точек, составляющий рисунок светящегося солнца. Насечки в виде креста символизировали огонь. В одном случае крест был прочерчен на днище лепного сосуда. К культу земледелия относятся и находки глиняных моделей зерен ячменя, гороха и бобовых культур.

Большое ритуальное значение имели глиняные миниатюрные сосудики. В них женщины помещали что-нибудь съедобное и преподносили божествам. В некоторых сосудиках есть у дна отверстия, служащие для подвешивания в доме или святилище.

Определенное магическое свойство имели изображения животных на различных предметах. Рукоять скифского меча, найденного недалеко от Горшечного, украшена головками лосей. Та же голова, но вместе с копытцем, украшает костяной псалий (деталь конской узды) с Марицкого городища. Навершие другого меча выполнено в виде стилизованной лапы хищной птицы, имеющей два когтя и глаза. Изображение этих животных придавало вещам определенный смысл. Например, когтевидное навершие наделяло меч цепкостью, а лосиная голова — быстротой и силой. …

У многих народов было известно гадание по внутренностям животных. В Посеймье существовало гадание по модели печени. Это были небольшие глиняные изделия с проколами, отделенными друг от друга линиями и образующими участки, имеющее определенное значение. Традиция эта очень древняя и восходит своими корнями к культам Вавилона.

Магическими и лечебными свойствами у жителей обладали вещи, изготовленные ранее, например, в бронзовом веке. Кремневые стрелы и скребки прикладывали к ранам, а каменные сверленые топоры вешали в доме и при совершении культовых обрядов через отверстия в них лили воду...»⁽⁷⁾

Автор процитированных строк — профессиональный археолог, участвовавший в раскопках многих памятников раннего железного века на территории Курской и Белгородской областей, опубликовавший в академических изданий целый ряд статей соответствующей тематики. Т.Н. Арцыбашева ничтоже сумняшеся переписывает в свою «монографию» газетную заметку археолога, нигде никак не ссылаясь на источник сведений и не упоминая имени их настоящего автора:

«Многочисленные находки культовых предметов VI–VIII веков до н.э. на территории Курского Посемья позволили историкам пролить свет на ранние магические ритуалы, связанные с поклонением наших предков-язычников божествам Солнца, огня и домашнего очага. При археологических раскопках городища Кузина Гора, Марица, Переверзево найдены глиняные изделия, имитирующие лепешки и хлебцы, предназначенные, по-видимому, богам-покровителям. Часто их выпуклая поверхность украшена выдавленными пальцами ямками, количество которых, возможно, соответствует числу членов семьи, совершавшей обряд. К культу земледелия относятся находки глиняных моделей зерен ячменя, гороха и бобовых культур. Большое ритуальное значение имели миниатюрные глиняные сосуды, в которых женщины помещали что-нибудь съедобное для приношения божествам. В нижней части некоторых из них есть отверстия, служившие, вероятно, для подвешивания сосудиков в доме или святилище.

Находки глиняных грузиков и пряслиц, используемых в ткачестве, свидетельствуют о поклонении солнцу и огню. Нередко их отверстия, расположенные в центре, окружает орнамент из линий и точек, составляющих рисунок светящегося солнца. Насечки в виде креста символизировали огонь. В одном случае крест был прочерчен на днище лепного сосуда.

Для культовых приношений и даров существовали специальные места: жертвенники и святилища. Одно из таких мест обнаружили на территории древнего поселения у села Успенка. Оно представляет собой глиняную площадку со следами ритуальных костров. Неподалеку — выложенная из камней пирамидка, на вершине которой когда-то стоял сосуд.

Племенные культовые обряды совершали в общих, более крупных святилищах. На городище Кузина Гора археологами раскрыто длинное кольцевой сооружение с большим количеством магических предметов и круглой площадкой посередине.

Многим первобытным племенам было известно предсказание будущего по внутренностям животных. В Посемье бытовало гадание на модели печени, которая представляла собой небольшое глиняное изделие с проколами, отделенными друг от друга линиями, образующими участки определенного назначения. Традиция такого гадания пришла из глубины веков и восходит корнями к культам Древнего Вавилона.

Определенное магическое свойство имели изображения животных на различных предметах. Например, рукоять скифского меча, найденного недалеко от села Горшечного, украшена резными головками лосей. Рисунок такой же головы, но вместе с копытом, украшает костяной псалий (деталь конской узды) с Марицкого городища. Навершие другого меча — в виде стилизованной лапы хищной птицы, имеющей два когтя и два глаза. Согласно представлениям древних, эти изображения придавали вещам определенные качества: когтевидное навершие «наделяло» меч цепкостью, а лосиная голова — быстротой и силой.

Магические и лечебные свойства приписывали наши предки предметам, изготовленным, например, в бронзовом веке. Кремневые наконечники стрел и скребки прикладывали к ранам, а сверленые каменные топоры вешали в доме и при совершении культовых обрядов через отверстия в них лили воду»⁽⁸⁾.

В издательской аннотации к процитированной книжке Т.Н. Арцыбашевой сказано, что «автор собрал, изучил, подверг анализу и систематизации сведения об истории Курского края, его … религиозных традициях». На самом деле вся книжка изготовлена при помощи плагиата (как в продемонстрированном нами фрагменте) или же пересказа чужих текстов. Тем не менее, эта книжка способствовала получению «автором» ученого звания доцента по кафедре культурологии.

Последняя из вышеуказанных книг Т.Н. Арцыбашевой выстроена явно под докторскую диссертацию. Хотя ее название маловразумительно: «Русь – Росия – Московия...» Сразу встает вопрос: почему после Руси (XI–XVI вв.) идет «Россия» из трактата Константина Порфирогенета (905–959)?.. Целью исследования объявлено ни больше, ни меньше, как «ретроспективное изучение культуры Центральной России» (с. 4). Что тут скажешь? Решительная ученая дама. Выбор объекта рассмотрения, однако, произволен. «Центральная Россия», по мнению «автора», — «загадочный «континент», географически и духовно соединивший Европу и Азию» — «Центрально-административный регион РФ» (с. 3–4). Даже из школьного учебника истории должно быть ясно, что историческая география Восточной Европы в древности и средневековье имеет мало общего с современным административным делением нашей страны. «Верхняя», северная и «нижняя», южная Русь явно выходили в свое время за рамки нынешнего «региона № 1». Да и сам «автор» в своем изложении захватывает то новгородский север, то причерноморский юг. При чем же тогда в медиевистическом контексте «Центральный регион России»?

По мнению Т.Н. Арцыбашевой, ««Русская земля» уже к XI в. практические совпадает с границами современного Центрально-административного региона Российской Федерации» (с. 26). Нечего и говорить, что с мнениями и разногласиями историков (А.Н. Насонова, Б.А. Рыбакова, В.А. Кучкина) о действительном ареале первоначальной «Русской земли» — великокняжеского домена — наш «автор» совершенно не знаком, не говоря уже об оригинальных данных — летописных известиях и археологических фактах на сей счет.

Первая глава «монографии» отводится «историографии культурологического изучения Центрального региона России». Форма такого рода обзоров «степени изученности избранной темы» у современных компиляторов отработана. Наборы имен писавших о чем-то подобном авторов сопровождаются, как в данном случае, эпитетами один похвальнее другого: «отличающиеся основательной фактологией, разноплановые по языку, приоритетам и позиции авторов» (с. 7–8); «научная смелость и широта эрудиции, убедительная аргументация и оригинальность выводов» (с. 14); «фундаментальность обобщений и глубина постижений, отточенность и оригинальность мысли, четкость изложения авторского видения генезиса и культурогенеза» (с. 17) (кстати сказать, чем «генезис» отличается от «культурогенеза»?); и т.д., и т.п. Невдомек «автору», что в академической литературе подобная комплиментарность оценок никогда не практиковалась. Перед нами просто «информационный шум», коим переполнена рецензируемая книга.

Логика отбора авторов в ту или иную рубрику ставит в тупик. Так, «разноплановые по языку (?)» «Н.Н. Бантыш-Каменский, С.Ф. Платонов, К.Н. Бестужев-Рюмин» (с. 8) расположены ни по алфавиту их фамилий, ни по возрасту. Столь же хаотично перечислены «работы по географии, истории и этнографии центральных губерний» (с. 11–12). В этом списке значатся следующие авторы: Д.И. Багалей (1857–1932), который вообще не занимался центром России, а лишь ее «степной окраиной»; И.Д. Беляев (1810–1873), автор «Очерков истории северо-западного края России» (1867) и ее пограничных служб на юге; никому не известный А.Н. Дренякин; археолог Д.Я. Самоквасов (1843–1911), ведший раскопки на пространстве от Польши до Крыма; В.Ф. Зуев (1752–1794), академик Петербургской АН, автор «Путешественных записок ... от Санкт-Петербурга до Херсона в 1781 ...»; И.Н. Миклашевский (1864–1911), автор «Очерков крестьянского хозяйства Малороссии» (1887) и «хозяйственного быта южной окраины Московского государства» (1894); профессор Воронежского университета В.П. Загоровский (1925–1994), специализировавшийся на Новой истории юго-востока России. Столь разновременных авторов объединяет только то, что их работы привлекают к своему анализу нынешние историки Курского края, у которых Т.Н. Арцыбашева, как видно, и списывает свои историографические перечни.

В один ряд «историков отдельных земель и княжеств» поставлены и авторы XIX – начала XX вв., и ныне здравствующий доктор исторических наук Л.В. Алексеев (Институт археологии РАН).

К археологам почему-то причислены В.В. Мавродин, А.С. Насонов, И.Я. Фроянов (с. 14), — сугубо кабинетные историки.

У мало-мальски знакомого с отечественной медиевистикой читателя историографические «акафисты» автора не могут не вызвать недоумения, всё растущего от одной перечневой «обоймы» ее «предшественников» к другой. Взять хотя бы такой пассаж: «Набирает силу процесс сложения новых столичных и региональных исторических школ, формирование которых — совместная заслуга ученых московских и местных научных и научно-образовательных заведений: В.И. Большакова, Т.С. Георгиевой, А.Ю. Друговской, З.Д. Ильиной, А.И. Кравченко, В.И. Пановой, Б.Г. Пашкова, И.Г. Пархоменко, В.Я. Петрухина, Д.С. Раевского, О.М. Рапова, И.Е. Саратова, Р.Г. Скрынникова, М.В. Толстовой, А.С. Чистякова, А.В. Чистяковой, Н.А. Ульянкина, А.С. Хороших, С.П. Щавелева и др.» (с. 17).

Можно предположить один-единственный критерий отбора перечисленных имен — только их книги попались «автору» под руку (кстати говоря, одни и те же статьи и книги — в особенности В.П. Даркевича, В.В. Енукова и некоторые другие — используются «автором» многократно на протяжении всей книги, потому что сколько-нибудь шире историография Т.Н. Арцыбашевой неведома). Никаких особых «школ» вышеуказанные авторы не «складывают». И.Г. Пархоменко — скромный белгородский краевед. Н.А. Ульянкин — автор явно фантастического сочинения на историческую тему. И.Е. Саратов — популяризатор науки, не чуждый преувеличений. А.Ю. Друговская — историк КПСС, чья докторская диссертация посвящена идеологии РСДРП. З.Д. Ильина, в свою очередь историк КПСС, что-то писала о культуре Курского края в Новое и Новейшее времена (почему она стала рецензентом книги Т.Н. Арцыбашевой, не будучи вовсе медиевистом, загадка). Никакого особенно нового слова в науке все эти авторы не сказали.

Другое дело Олег Михайлович Рапов (1939–2002), недавно ушедший от нас профессор исторического факультета МГУ (между прочим, как и его учитель Б.А. Рыбаков, ярый антинорманист)⁽⁹⁾. Ныне здравствующий В.Я. Петрухин из Института славяноведения РАН придерживается прямо противоположных воззрений на роль скандинавов в русской истории. Со скифологом Д.С. Раевским его объединяет лишь соавторство в одном учебном пособии по истории народов России в древности и раннем средневековье. К «московским» или «местным» «школам» причислять петербургского профессора Р.Г. Скрынникова? Почему именно эти, а не многие другие историки России, сейчас «набирают силу», непонятно.

«А.С. Хороших» в рассматриваемом перечне, это, скорее всего, Александр Степанович Хорошев, профессор кафедры археологии МГУ, заместитель В.Л. Янина по руководству Новгородской археологической экспедицией (и, соответственно, принадлежащий к его научной школе).

Кстати сказать, искажения фамилий, инициалов, названий в рассматриваемой книжке настолько изобильны, что никак не могут быть объяснены типографскими опечатками. Эти ошибки — результат редкой некомпетентности «автора». А.Н. Пыпин назван «Цыпиным» (с. 8); видный историк древнерусской архитектуры П.А. Раппопорт — «Рапопортом» (с. 8); курский архивист, носитель старинной дворянской фамилии Л.Н. Позняков — «Поздняковым» (с. 9); А.С. Гацисский — «А.С. Ганиским» (с. 11)⁽¹⁰⁾; Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский — «Н.Н. Бантыш-Каменским» (с. 8); Николай Иванович Костомаров — «И.Н. Костомаровым» (с. 8); Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский — «В.П. Семеновым»; археолог из Ельца Н.А. Тропин — «Тропининым» (с. 14); Борис Николаевич Флоря — «А.В. Флорей» (с. 36); А.М. Щекатов — «Щекотовым», Д.А. Авдусин — «Алдусиным» (с. 128)... С каким пренебрежением надо относиться ко всем этим деятелям отечественной науки, чтобы так безбожно искажать их имена!?. Как ни странно это прозвучит для многих читателей моих заметок, но причиной множества технических ошибок у псевдоавтора является использованием им… сканера (Устное сообщение мне издательского редактора книги Е.С. Головиной). С помощью сканера, выходит, готовятся ныне некоторые «монографии», «докторские диссертации».

Книга Д.Я. Самоквасова «Могилы русской земли» превратились у Т.Н. Арцыбашевой в “Могилы русской знати” (с. 13). Называя эту и две другие самоквасовские работы «трудами по археологии и археографии» она обнаруживает полное незнакомство с ними, потому что к археографии относятся совсем другие публикации этого автора. «Симеоновская летопись» названа «Симоновской» (с. 190). «Труд П.Н. Милюкова «Очерки по истории русской культуры» (1994)» издан не «в постсоветской России» (с. 17), а еще в 1896–1903 гг. Работа А.В. Кузы «Малые города Древней Руси» приписаны «А.В. Флоре» (с. 95), который к тому же никакой ни «А.В.», а, повторю, Борис Николаевич. «Воронежский филолог А.О. Амелькин» (с. 97) на самом деле историк.

Те издания, которые «автор» держала в руках, цитируются с упоминанием страниц. А большинстве примечаний — только выходные данные, без страниц. Ссылки на этих авторов явно взяты из вторых рук.

Путаница научных исследований с краеведческим баснословием и научно-популярными изданиями — общее место в работе Т.Н. Арцыбашевой. В списке «краеведов и зачинателей регионоведения» ею объединяются и выдающий этнограф Д.К. Зеленин и скромный любитель старины из уездной Корочи М.П. Парманин; видный библиограф, литературовед, член-корр. АН СССР Н.К. Пиксанов и мало кому сейчас известные земские деятели позапрошлого века. Автор художественных произведений в стиле «фэнтези» М. Семенова цитируется наряду с профессиональными историками вроде Р.Г. Скрынникова, В.П. Даркевича (с. 39–40), а порой и вместо них. Например, надписи на шиферных пряслицах из Вышгорода цитируются Т.Н. Арцыбашевой по книге М. Семеновой, а не по академическому их первоизданию Б.А. Рыбаковым. Семеновский пересказ азов славянской этнографии для юного читателя именуется «обобщающим исследованием» (с. 82). Рассуждая на нескольких страницах (с. 94–97) о распространении грамотности на Руси XI–XIII вв., «автор» не ведает про обобщающее исследование данной темы⁽¹¹⁾. Зато нашим «автором» доверчиво воспроизводятся фантастические предположения о существовании у славян докириллической письменности, вроде следующего: «...Заимствованное хазарами у русов письмо соответствовало сармато-аланскому и сирийскому несторианскому, 21 буква которого и написание слева направо соответствует написанию нартов, записанных на хаттском языке...» (с. 95). Автор полуфантастического сочинения «Тайны Русского каганата» (М., 2002) Е.С. Галкина в «библиографическом списке» Т.Н. Арцыбашевой красуется между авторами научных монографий по археологии А.З. Винниковым и Е.А. Горюновым.

Вот еще один образец наивной эклектики нашего «автора»: «Географический словарь А.М. Щекотова [Щекатова — С.Щ.] отмечает, что Курск был построен варягами..., которых современные ученые считают балтами... Предполагается, что речь идет о куршских балтах, чье сокращенное племенное название «кур» сохранилось в гидронимике Курской земли» (с. 44). Что это за «современные ученые», как прибалтийская топонимика могла попасть на юго-восток Руси X–XI вв., «автором» не поясняется.

Не знает удержу Т.Н. Арцыбашева в прославлении разного рода теоретиков в связи с русской историей. Как известно, более чем спорную репутацию заслужил в академической среде Л.Н. Гумилев, по отзыву «автора» — «ярчайший ученый современности». В ее глазах «уникальна своей методологией, авторской позицией (не есть ли это методология? — С.Щ.), общим взглядом на динамику культуры (а это разве не методология? — С.Щ.)» (с. 17) и работа А.С. Ахиезера, к историческому средневековью имеющая мало отношения. Между тем, действительно ключевые по заявленной «автором» теме труды Л.В. Милова⁽¹²⁾ остались Т.Н. Арцыбашевой неизвестны.

К числу «фундаментальных источников» своей работы «автором» почему-то относятся «искусствоведческие, культурологические, филологические и литературоведческие работы». В их числе — словари Брокгауза–Ефрона, М. Фасмера (названного, правда, Фесмером) и т.п., пусть замечательные, но справочники. «Живописная Россия», между прочим, — вовсе не «научно-публицистический журнал», а полупериодический многотомник огромного формата. Разница между источниками и литературой в историческом исследовании «культурологу» представляется весьма смутно. Например, рассуждая о древних иконах, «автор» ссылается на «Календарь и справочный указатель Рязанской губернии» за 1883 г. (с. 139).

Претендуя на культурологическое обобщение «источников», автор пользуется (путем прямого пересказа) публикациями историков, археологов и краеведов. Даже их она знает сугубо выборочно, в основном из вторых рук, по упоминаниям в чужих обзорах. А вот о работах по этнографии, фольклористике, антропологии автор почти не упоминает⁽¹³⁾. Нетрудно понять, почему. В Курске, где живет «автор», этнография как-то заглохла, а вот фольклористика, напротив, сложилась в по-настоящему научную школу профессора А.Т. Хроленко. Этот ученый не склонен поощрять спекуляции на фольклорном материале и разъяснять его столь явным профанам, как Т.Н. Арцыбашева. Отсюда и лакуны в ее построениях.

Глава 2 называется «Природные, социально-хозяйственные и геополитические факторы культурогенеза средневековой Центральной России». Здесь много громких слов об «этно-, социо-, культуро- и цивилизациогенезе» (с. 19); цитат из Л.Н. Гумилева, Г.В. Вернадского, Н.А. Бердяева, «нашего современника И.В. Кондакова». Между тем, любого, кто мало-мальски знаком с отечественной историей, способен насторожить уже хронологический диапазон, на рассмотрение которого претендует Т.Н. Арцыбашева: «раннее и зрелое Средневековье (VI–XV вв.)» (с. 19). В результате тривиальный пересказ школьного, в лучшем случае университетского учебника по истории славянской колонизации Восточной Европы дополняется «автором» философическими оценками менталитета, картины мира наших предков. По ее мнению, в нашем «национальном мироощущении глубоко укоренены ирано-арианская бинарность, иудейское мессианство и исламская покорность, наряду с многовариантным язычеством...» (с. 69). Русский национальный характер, над тайнами которого размышляли многие выдающиеся умы человечества, на взгляд дамы-культуролога, похож на этакое «лоскутное одеяло» из кусочков всех чужеродных религий, кроме православия...

Разумеется, кроме весьма сомнительных философем, наш «автор» стремится подкрепить свои выкладки фактами. Почему-то в основном не из письменных источников, а археологическими. Однако данными археологии «автор» распоряжается весьма вольно. Ею, скажем, выделяются «близкие между собой славянская, верхнеокская, роменская и борщевская (боршевская — С.Щ.) ... культуры, соответствующие трем обширным зонам заселения крупнейших славянских этнических групп — восточной, юго-восточной и южной, а также салтово-маяцкую (алано-сарматскую) и волынцевскую, оставленную ... славянизирующимся алано-болгарами» (с. 27). Остается только догадываться о том, что под культурой «славянской» может быть имеются в виду словене новгородские, «верхнеокской» — вятичи. Почему предшествующее роменцам (IX – начало XI вв.) волынцево (вторая половина VIII, а отнюдь не «VIII–IX вв.», как утверждает «автор» на с. 28) «представлено» вышепоименованными салтовцами, читателям будет трудно понять, да и не надо. Обо всем этом Т.Н. Арцыбашева пишет со ссылкой на замечательную, но уже довольно давнюю, 1965 г. издания коллективную монографию «Древнерусское государство и его международное значение». О том, что славянское население на Левобережье Днепра предполагается нынешними археологами на несколько столетий ранее VI в., наш «автор» не подозревает. Берясь писать об этнических процессах в данном регионе на протяжении I тыс. н. э., Т.Н. Арцыбашева не удосужилась познакомиться с опорной литературой вопроса — трудами А.П. Медведева, А.М. Обломского, Р.В. Терпиловского, О.А. Щегловой и других специалистов. А что ценного для «культурологии» можно было бы добавить к выводам этих археологов, я лично сказать затрудняюсь.

Как это «балты» могли «делить Днепровское Левобережье с тюрками по линии Поныри – Курск – Беседино – Обоянь» (с. 29), когда первый «осколок» Тюркского каганата — печенеги появились в днепро-донских степях лишь к 915 г., а последняя весьма и весьма предположительно балтская культура здесь — колочинская, датируется VII в.?

Сугубо поверхностное знакомство с археологическими реалиями приводит Т.Н. Арцыбашеву к неоднократным ляпсусам. Так, она пишет про «складные карманные весы» (с. 68) средневековых купцов, не ведая о том, что тогдашний костюм еще не имел никаких карманов и весы хранили в специальных чехлах. По ее мнению, «на Горнальском городище ... археологи обнаружили княжескую (?) усадьбу X столетия и фрагменты станков (?) для чеканки монет» (с. 51). Как именно билась монета в ту пору, нашему «культурологу», ясное дело, неизвестно. Тогда зачем писать обо всем этом «с ученым видом знатока»?

Не лучше обстоит дело с историческими терминами. Тамга названа “тангой” (с. 114); князь Олег — женским вариантом имени — «Хельга» (с. 52). Боршевскую археологическую культуру «автор» упорно именует, даже в цитатах, «борщевской» (с. 27); «борщовским селищем»; «борщевско-вятической культурой»; «памятниками борщовского типа» (с. 28) и т.д. Река Сава почему-то заменяется мужским именем «Савва» (с. 29); река Сула — «Сурой» (с. 41); река Свапа — почему-то «Сновой» (с. 44); город Любеч — «Любичем» (с. 43 и еще неоднократно). Налицо опять-таки резвое использование «культурологом» сканера, который, вот беда, имена собственные копирует неточно…

В манере Т.Н. Арцыбашевой — периодические ссылки, претендующие разъяснить те ли иные археологические, исторические реалии. Скажем, по ее мнению, «своими погаными» русские князья называли половцев, кочевавших с семьями (?) в сопредельной Руси степи...” (с. 25). Как видно, кроме половцев «культуролог» никаких других кочевников не знает. На самом деле, так назывались торки и другие тюркские орды, образовавшие союз так называемых «Черных клобуков», которых русские князья поселили оседло в Переяславльском княжестве в качестве элемента пограничной стражи.

Летописный «путь из варяг в греки» датируется «автором» IX в., тогда как первый поход князя Олега на Византию относится к 907 г.

К одним из своих заключений «автором» даются ссылки на источники соответствующей информации, а к другим нет. Примечание-экскурс о происхождении лучевых височных колец (с. 30) заимствовано из итоговой на сей счет работы Е.А. Шинакова, но именно этот автор здесь не назван. Приемы фортификации на городищах северянского Посеймья реконструированы В.В. Енуковым, однако их пересказ в сноске на с. 35 ведется как бы от лица «автора», без каких бы то ни было ссылок.

Гипотезы и даже догадки тех или иных ученых приводятся нашим «автором» как законченные научные выводы. Например, этимологизация имени летописных северян с помощью меланхленов Геродота (с. 29); приписывание им же «Тмутаракани» как «отчины князя Чёрного» как родоначальника черниговской династии князей (с. 70); связь названия Рязани — «с упоминаемой в аутентичных (?) источниках Арсой-Артой (?)») (с. 31); и т.п.

По мнению Т.Н. Арцыбашевой, остатками летописных северян являются севрюки XV–XVII вв., а потом — так называемые «Саяны» (с. 29). Рассуждая здесь и далее о «сиверитах», «севере», севрюках, автор не ведает про специальное исследование Н.М. Багновской, недавно защищенное как докторская диссертация⁽¹⁴⁾. Отсюда путаница летописного политонима, позднелетописного региононима и этнографической группы новейшего времени совсем иного происхождения.

К числу «больших неукрепленных поселений с этнически неоднородным, поликультурным населением» IX–X вв. «автор» причисляет: «Михайловский, Петровский и Тимеревский центры у Ярославля, Гнездово на Днепре под Смоленском, залесское Сарово, Супруты на р. Упе, ... Титчиха на Дону, Горналь, Гочево и Липино Курщины». Их якобы объединяет «наличие характерных разнокультурных материалов (норманских, иранских, арабских, византийских, хазарских)» (с. 32–33). В этом перечне спутаны достаточно разнотипные и разновременные памятники, включавшие в свой состав как раз укрепленные городища, а то и не одно. Особенно подкупает «обобщение» Т.Н. Арцыбашевой, согласно которому «одно бесспорно для всех [историков] — достаточно отчетливый внутригосударственный, внутрирусский характер такого рода поселений и явные признаки функционирования на маркированной ими территории единой управленческо-экономической системы. Кроме того, археологически доказано, что в Центральной России не было ни одного крупного поселения, основанного выходцами из Скандинавии...» (с. 33). Конкретного облика вышеупомянутых Гнёздова, Тимерёва, Сарского городища, не говоря уже о Старой Ладоге, Рюриковом городище и прочих мест компактного проживания «выходцев из Скандинавии» наша читательница старой советской археологической литературы, конечно, не представляет. Тот факт, что почти все упомянутые ею «племенные» центры и скандинавские фактории были захвачены и разрушены войсками Киева, т.е. собственно Руси X–XI вв., «с культурологической точки зрения» (с. 33) незаметен.

Глава 3 почему-то не только продлевает хронологию предыдущей главы, но и повторяет ее: «Раннесредневековый и Киевский циклы культурогенеза Центральной России». Здесь речь опять идет о славянах VII–X вв., но уже как основателях «государства Русь». Не могла, разумеется, наша «медиевистка» минуть проблемы происхождения Руси. Мимоходом помянув каких-то невероятных «аорсов-полян-русов» (с. 47) Т.Н. Арцыбашева столь неуклюже присоединятся к старым аргументам антинорманизма, что диву даешься. На дюжине страниц своей «монографии» она пытается реферировать «наиболее любопытные из развивающих эту тему публикаций последних лет» (с. 59). Сюда причислены упражнявшиеся на эту тему любители псевдосенсаций И.Е. Саратов («Следы наших предков», 1985), Н.А. Ульянкин («Откуда есть пошла русская земля», 1993), Г.Ф. Хохряков («Русские. Кто мы», 1993), Е.С. Галкина со своим несусветным «кагантом руссов» в лице салтовского варианта Хазарии, а за компанию с ними два профессиональных историка — В.П. Даркевич (прямо на эту тему не высказывавшийся) и В.В. Седов (чья новая гипотеза о том же «каганате руссов» в диапазоне волынцева пока не снискала признания коллег).

Отводя особый раздел христианизации Руси, Т.Н. Арцыбашева не знает о капитальном исследовании данной темы на новых источниках⁽¹⁵⁾ , а потому выдвигает предположения, диаметрально противоположные этим последним.

Пару-тройку раз Т.Н. Арцыбашева присоединяет к вычитанному из чужих книжек собственные соображения по обсуждаемой проблеме. Так, узнав из опубликованных Е.А. Мельниковой легенд к скандинавским географическим картам и исказив при переписке в свою книжку название «Великий [надо — Великая — С.Щ.] Свитьод» (т.е. дословно Великая Швеция), наш «автор» отождествляет этот хороним со «Скифией», а в ее пределы вписывает (потеряв конечную букву -и) «Гардарик», т.е. Русь. То, что Е.А. Мельниковой справедливо охарактеризовано как «ученая легенда»⁽¹⁶⁾ , — версия переселения предков скандинавов из Азии, — под бойким пером Т.А. Арцыбашевой превращается в «дату (?) возможного появления руси в краю болотистой (?) тайги и прозрачных озер» (с. 61)

Сделанное Т.Н. Арцыбашевой примечание гласит: «Описание рукописи и характеристика карты см.: C. Rafn. AR, II, p. 392; Alfredi Islensk, b. 2, p. C» (с. 60). Эту же аббревиатуру (явно не умея ее расшифровать) она включает в «Библиографический список» к соответствующей главе. Читателю надо думать, что это не Е.А. Мельникова ездила в Швецию, работала там в библиотеках и архивах, чтобы систематизировать и перевести древнескандинавские картографические источники о Древней Руси, а сама Т.Н. Арцыбашева тоже знакомилась с отсутствующей в российских библиотеках работой C.C. Rafn «Antiquite’s russes...» 1852 г. издания по-французски или же с ее латинским переводом; а также в оригинале же с «Исландской литературной энциклопедией» 1917–1918 гг. издания.

Цитируя по популярному изданию «Житие» Феодосия Печерского, «автор» усматривает во фразе «Рехъ ти, яко повелено ми есть от игумена, яко аще и князь приидет...», античный титул rex — король. Между тем в дословном переводе О.В. Творогова соответствующий пассаж безусловно внятен: «Сказал тебе: повелено мне игуменом, что если и сам князь придет...»⁽¹⁷⁾. Перед нами вполне ясная языковая конструкция. Рехъ тут — никакое не существительное, а глагол — сигматический аорист от основы на согласную — решти⁽¹⁸⁾. Никакого царя-«рекса» отсюда не вычитать, поскольку славянская буква «хер» только внешне похожа на латинскую «икс»; смысловой же связи между ними нет. Даже если перед нами было бы существительное (вроде «князь»), то в процитированном предложении оно стояло бы в звательном падеже — княже, а никак не в именительном. По мнению же Т.Н. Арцыбашевой, древними языками явно не владеющей, «описанная ситуация позволяет понять характер развития и нюансы использования этого термина» (с. 64) — «король». Таким вот образом, надо полагать, ею реализуется поставленная в начале «монографии» задача рассмотрения «фундаментального принципа культурогенеза Центральной России» — «генезиса власти» (с. 6). Гораздо полезнее для отечественной культурологии было бы, коли Т.Н. Арцыбашева поучилась языкам, начиная со старославянского и древнерусского, раз она берется писать на медиевистические темы. Тогда она, может быть, хоть что-то поняла в феодосиевом житии. Как ни странно это прозвучит, но «автор», имеющий ученую степень кандидата культурологии, функционально не слишком грамотен даже в современном русском языке. Это видно по множеству грамматических ошибок в разбираемом тексте, список которых пополню еще одним трудным для «культуролога» словом: «Претензиционное название Новый Иерусалим...» (C. 179). Ну что делать, если латинские корни не вяжутся у «культуролога» с французскими и ему неизвестно слово «претенциозный»...

Я затрудняюсь прокомментировать тот факт, что именно этот, едва ли не самый абсурдный, раздел своей книги — о русах и варягах — Т.Н. Арцыбашева сумела опубликовать в первозданном виде на страницах журнала «Вопросы истории»⁽¹⁹⁾.

Четвертая и пятая главы «монографии» доводят ее хронологию до XVII в. Рассказ об удельном периоде, татаро-монгольском нашествии и «рождении Московии» ведется «автором» в том же компилятивном духе, с разношерстными ссылками на учебную, популярную, научную литературу. Последняя представлена более чем выборочно; Т.Н. Арцыбашева практически не знакома с обобщающими работами недавних лет издания, хотя они прямо посвящены той самой тематике, по которой она стремится что-то писать⁽²⁰⁾.

Мой затянувшийся комментарий к «монографии» Т.Н. Арцыбашевой приводит к выводам общего и частного планов. Налицо сугубо антинаучное, с массой фактических ошибок и концептуальных несуразностей сочинение дилетанта. Однако оно явно претендует на присвоение ученой степени доктора наук по специальности 24. 00. 02 — историческая культурология. Соотнося реальное содержание работы с ее апробационными претензиями, лишний раз понимаешь, что целый ряд принципиальной важности институтов исторической науки, — научное редактирование, рецензирование, оппонирование и государственная экспертиза, — находятся под серьезной угрозой. Не только кандидатские, но и докторские ученые степени в России сегодня возможно получить за антинаучные сочинения. Никакой ответственности за одобрение такого рода опусов лицами с учеными степенями и званиями и учреждениями высшей школы не предусмотрено и не несется. По-моему, ВАК и всему Министерству науки и образования РФ пора от грозных слов перейти к реальным делам по выстраиванию заслона на пути фальсификации исторической науки в нашей стране.

ПРИМЕЧАНИЯ: