автор: С. П. Щавелев

V. "ВЛАСТЕЛИН ГОРОДА", ЕГО "ВЕЛЬМОЖИ", "СЛУГИ", ИХ "РАБЫ" И ПРОЧИЕ СЛОИ КУРСКОЙ ОБЩИНЫ

Судя по тексту феодосиева "Жития", Курск второй четверти XI в. управляется "властелином" вкупе с "городскими вельможами", среди которых, по всей вероятности, находился и родитель Феодосия.

Если вслед за большинством комментаторов данного агиографического известия видеть в руководителе Курска посадника Киева, то, вообще-то говоря, отца "блаженного" и самого могли направить сюда в данном качестве, поскольку он, как видно по целому ряду житийных деталей, был достаточно знатного рода, из заслуженной перед киевскими князьями семьи. Город Василев на Стугне, километрах в 35 на юго-запад от Киева, откуда родители Феодосия переехали в Курск, впервые упоминается в летописи под 988 г. - в связи с крещением Руси Владимиром I и назван его крестильным именем (Василий). По археологическим данным, этот город действительно был укреплён на рубеже X-XI вв. [Малеев Ю.Н., 1979; 1985 а; б]. Судя по находкам при его раскопках керамики только XI-XII вв., это поселение вряд ли старше. Поэтому не исключено, что и в новопостроенном тогда Василеве отец Феодосия был не местным жителем, а присланным сюда из какого-то более раннего центра Руси в связи с основанием очередной великокняжеской резиденции близ столицы. Скорее всего, не случайно приказ о его переводе в Посеймье отдаёт лично великий князь, а не кто-то из его бояр. "Чёрная" работа "богоданного отрока" из этого элитного семейства с крестьянами на пашне, чумазым просвирником при церкви, воспринимается его родными (матерью и младшим братом) как явное унижение фамильного достоинства, "социальная деградация" (Г.П. Федотов) наследника знатного и богатого рода. А вдова этого княжеского "мужа", мать Феодосия в конце концов постригается в монахини столичного, скорее всего княжеского монастыря святого Николы с ведома самой киевской княгини. Всё это признаки общественной элиты того времени, а не "среднего класса" древнерусского социума.

В той же связи вспомним и про отказ мальчика Феодосия играть с детьми-сверстниками. Детские игры в архаичном, раннесредневековом обществе, как видно по разным источникам, имели более важное значение при подготовке ко взрослой жизни, чем в социумах модернизированных, где труд значительно специализировался и технологизировался, а общественная жизнь демократизировалась. Найденные археологами, в том числе на элитарных участках поселений (типа раннего Новгорода или Бирки), детские игрушки весьма точно моделируют оружие (мечи, кинжалы, луки и т.д.). Воинская атрибутика встречается на детских рисунках, чудом дошедших до археологов. Малолетние персонажи летописи время от времени применяют взрослое оружие по прямому назначению, когда более декоративно, когда почти реально¹.

Так, демонстративно-символически мечет боевое копьё маленький князь Святослав перед битвой с древлянами: "... Суну копьем Святославъ на деревляны, и копье летевъ сквози уши коневи и удари в ногы коневи, бе бо велми детескъ" [БЛДР, т. I, с. 106]² Хотя остриё вонзилось у копыт княжеского коня, но опытнейшие воеводы киевского войска Свенельд и Асмуд сказали: "Князь уже начал, последуем, дружина, за князем". "И победили древлян" [Там же, с. 107]. Юмористический (на современный взгляд) оттенок ситуации отступает перед её же ритуальным значением (в глазах самих участников). В этой сцене видны практические последствия обряда первых инициаций, которые в княжеской среде совершались особенно рано: княжичей Рюрикова рода было принято уже в трёхлетнем возрасте первый раз постригать и сажать из рук отца на коня. Интерпретации обряда "постригов" правдоподобно возводят его к глубокой языческой древности; после христианизации этот культ рода в княжеской среде продолжал существовать [Комарович В.Л., 2002, с. 13-14]. Защищая жизнеспособного наследника своего сакрального предводителя, средневековая дружина поддерживала княжескую власть как таковую, а значит и своё собственное дальнейшее существование в привилегированном качестве.

Другая известная сцена с вооружённым ребёнком связана с неудачной попыткой полоцкой княгини Рогнеды, насильно взятой в жены Владимиром Святославичем, убить этого своего неверного мужа во время его сна. Когда чудом спасшийся князь вернулся в спальню с мечом, чтобы убить коварную супругу, то подученный ею малолетний (лет трёх) сын Изяслав загородил мать и, держа в ручке обнажённый меч, произнес: "Отец! Думаешь ты один [мужчина] здесь?" [ПСРЛ, т. I, стб. 300]. На что озадаченный отец ответил сынишке: "Кто бы мог подумать, что ты здесь?" [Цит. по: Карпов А., 1997, с. 118].

Когда по серьёзным вопросам взрослые сталкиваются с малышами, оттенок комизма неизбежен (сравним некрасовского "мужичка-с-ноготок"). Однако в приводимых случаях из летописи вооружённый настоящим оружием ребенок фактически одерживает верх над взрослым противником. Оружие в данных ситуациях, разумеется, фигурирует чисто символически ³. Побеждает, собственно, воплощенная в дитяти традиция власти, её нравственный смысл.

Самые что ни на есть взрослые ситуации нередко разыгрывают малолетние герои исландских саг. Например, тяжбы на тингах, включая бракоразводные дела [См. например: Сага о Ньяле // Исландские саги. Т. II, 2000, с. 65]. А едва подрастают, то способны включиться во взрослую жизнь всерьёз. Скажем, мальчики порой убивают кровников, если больше отомстить за семью оказывается некому. Живучесть же скандинавских обычаев в среде восточноевропейской "руси" вполне выяснена в историко-филологической и археологической литературе.

Вот какие обстоятельства нужно учесть, чтобы по достоинству оценить отчуждение малолетнего курянина Феодосия от своих сверстников, их уличных игр, да и от основных занятий своих взрослых родичей. Не пройдя обычной для своего времени социализации в общении со сверстниками, не помогая старшим членам своего знатного рода, этот курский отрок утрачивал возможность пойти по их стопам - стать княжеским воином и администратором. Отсюда шёл испытываемый его овдовевшей матушкой позор в связи с ранним анахоретством старшего сына.

А "властелин" Курска, в ближний круг которого отказывается войти юный строптивец, вполне мог быть преемником феодосиева отца. Но поскольку прямого упоминания об этом источник не содержит, то общественное положение последнего уточнить затруднительно. Комментаторы памятника логически предполагают (с той же степенью вероятности) для родителя "богоданного отрока" некий промежуточный чин - "княжеского тиуна, служившего у курского посадника" [Чаговец В.А., 1901, с. 27]; "боярина" средней руки, которого ссылают "на периферию и по-тогдашнему дыру" - в Курск [Романов Б.А., 1966, с. 19, 117] или т.п. ранги.

Рассмотрим высказанные исследователями предположения. Командировка из-под Киева в Курск - ссылка?

Если разобраться, то самая дальняя (в "дыру") и рискованная ("на периферию") командировка далеко не всегда означала опалу, не мешала дальнейшей карьере администратора в центральном эшелоне власти. Наоборот, такого рода ответственные поручения, в случае их успешного исполнения, во все времена чаще всего служили залогом такой карьеры. От чего бы ни умер на чужбине отец Феодосия, дальнейшая судьба его жены, матери Феодосия, подтверждает только что сказанное - устройство её в столичный монастырь можно рассматривать как вознаграждение этой семьи за её "веру и верность" княжеской власти. Да и повышенный авторитет самого Феодосия, когда он выдвинулся в монашеской среде, был обусловлен не только его личными заслугами на аскетической стезе, но и родовой принадлежностью печерского игумена к элите Русского государства. Косвенно об этом говорит согласие киевских князей на переход в столичные монастыри некоторых своих придворных (о чём будет ещё сказано ниже). Феодосий, таким образом, выступил основоположником традиции, согласно которой властелину можно было служить не только мечом, но и крестом.

Теперь вернёмся к рангу феодосиева отца. Тиун? Тиуном источники чаще всего именуют управляющего личных владений князя, чего в этом "Житии" применительно к отцу Феодосия как будто не просматривается. Звание же "боярина" для этого личного представителя Киева подходит больше. Во всяком случае, эти термины - тиун, боярин, посадник достаточно эксплицированы в обширной литературе по социально-по-литической истории древней Руси. Вот только в тексте "Жития" они не фигурируют, а гипотетически предлагаются его исследователями.

С более редким в источниках выражением "властелин" подобной ясности нет, хотя именно оно применяется агиографом к тогдашнему руководителю Курска.

Синхро-стадиально близкие времени Феодосия актовые источники знают почти такой же термин - "властель" ("волостель") в значении главы исполнительной власти, светской или епископской, военной или городской, сельской, т.е. обычно управляющего определенной территорией-волостью в составе более крупной "земли" [ПРП, вып. 1, с. 262, 271, 275; вып. 2, с. 68, 198, 292; СДЯ, т. I, с. 442-443]. Характерно, что в контексте данных памятников "волостели"-"земледержци" отличны от собственно посадника [Там же, вып. 2, с. 295]. Надо полагать, что такого рода "волостели" сидели в каждом из мало-мальски крупных центров, а посадник - обычно в главном городе региона-"земли" (нечто вроде новейшего деления губернии на уезды, областей на районы). Причем прямое упоминание "властелей" как административных чинов относится чаще всего к Северо-Западу Русской земли, Новгородчине и её границам со Скандинаво-Балтией.

В более широком смысле это же самое понятие используется источниками практически синонимично княжеской титулатуре (ср. "дело властельское" [ПДЦУЛ, вып. 2, ч. 1, с. 58] применительно к возведению церкви в Киеве по велению Ярослава Мудрого). Таким образом, здесь перед нами на столько конкретное обозначение определённого властного чина того времени, сколько обобщённое название некоего носителя государственной власти на разных её уровнях.

Как бы там ни было, вряд ли житийный "властелин" южного Курска на самом деле так назывался. В переводных памятниках древнерусского периода замечается два ряда параллельных терминов - один оцерковленный, а другой обмирщенный. Например, в "Изборнике" Святослава 1076 г. (по времени составления практически совпадающему с периодом жизни Феодосия) явно параллельные термины из этих двух рядов - "бояре" и "вельможи" соответствуют одно-му и тому же греческому термину [Завадская С.В., 1996, с. 28-29] - "megistos", дословно "превосходный", т.е. "главный", "начальник". А по другому памятнику того же рода - "Поучению о посте..." из сборника "Златоуст" вырисовывается характерная именно для XI - начала XII вв. картина общественного соподчинения (сословно-административная "лестница"): "Рече блаженыи апостол ... iако же бо цесарь боле есть князя, а князь - воеводы, а воевода - болярина, а болярин - сотника, а сотник - пятидесятника, а пятидесятник - слуги" [Там же, с. 29].

Отсюда становится понятна описанная Нестором-агиографом общественная иерархия в Курске того времени. Понятие "князь" применяется этим киево-печерским монахом-летописцем и в данном своем произведении - "Житии" исключительно к Рюриковичам - "властелинам" Киева и соседних "столов". А именно, Ярославу Владимировичу и его детям - Изяславу, Святославу, Всеволоду. В Курске княжеского стола тогда ещё не было, клан Рюриковичей пока не разросся до такой степени, которая привела к усилению раздробленности земель, поэтому о руководителе этого города как о князе здесь речь идти не могла.

Княжеские "вельможи" синонимически именуются Нестором "боярами". Представлять власть князя они могли не только в самой столице Киеве, но и по всей тогдашней Руси. Абстрактные "властители города" (библейский парафраз) поминаются автором "Жития" в самом его начале безотносительно к какой-либо местности⁴. . Надо полагать, что и курские "вельможи" из данного памятника не кто иные, как бояре. А по-церковному "властелин" этого города "по-граждански" звался "воеводой", посаженным управлять этой землей неким князем-Рюриковичем или (если следовать житию) самим великим князем-"цесарем" из их же среды (следующие ранги общественной иерерахии). "Цесарем", припомним, каким-то набожным киевлянином оказался поименован в заупокойном графитти 1054 г. на стене Софийского собора Ярослав Мудрый [Рыбаков Б.А., 1984, с. 59], чьим представителем в Курске стал отец Феодосия, а свидетелем погребения которого вполне мог быть сам Феодосий. Так, в "Житии Варлаама и Иосафа", переведённом на древнерусский с греческого примерно во второй половине XI в., содержится симптоматичная для понимания рассматриваемых терминов фраза: "Един от боляр цесаревых воевода сын саном" [Завадская С.В., 1996, с. 30].

Наконец, сословный каталог "Златоуста" подтверждает вышесказанное о том, что роль "слуги" при "властелине города" предлагалась юному Феодосию в качестве необходимой первой ступеньки в карьере служения государству, вступления в круг общественной элиты, а вовсе не в качестве простого прислужника-чернорабочего в позднейшем смысле этого слова.

Полномочия курского "властелина" сравнимы с княжескими, что вполне понятно на таком отшибе от Киева. Он обитает в собственной резиденции-"хоромах" (где имеется домовая церковь под его патронажем); принимает посла из Киева; задаёт явно ритуальные для дружинной культуры "обеды"-пиры "вельможам"; жалует приближённым "светлые одежды"; подбирает "кадры" отроков для своей администрации. Его "вельможи"-"боляре" имеют собственные земельные владения в округе города и рабочую силу для возделывания соответствующих нив.

Характеристика тех "рабов", которые обрабатывали поля, принадлежащие феодосиеву семейству (и, надо полагать, других феодалов тех же мест), в свою очередь нуждается в уточнении. Толкования этого термина историками древней Руси расходятся. Одни авторы (Л.В. Милов, И.Я. Фроянов, др.) допускают сравнительно высокую долю рабского труда и, соответственно, численность лично несвободного населения в составе древнерусского общества. Другие исследователи, напротив, предостерегают от того, чтобы толковать "раба" древнерусских памятников в прямом, современном значении этого слова, обозначающего лично несвободного человека, принадлежащего кому-то на правах собственности.

Применительно к интересующему нас памятнику стоит иметь в виду, что лица, находящиеся в таком (собственно) рабстве, на Руси чаще всего именовались (обельными) холопами (те, кто участвовал в материальном производстве); челядинами (чаще те, кто непосредственно обслуживал бытовые потребности господина и его семьи). Хотя уже "Правда Ярославичей" (т.е. современников Феодосия) знает термин "раба" (применительно к кормилице или кормильцу княжеским).

Однако в том библейско-церковном ряду социально-классовых понятий, которого придерживался автор "Жития", под "рабом" скорее мог подразумеваться просто "работник" в широком смысле этого слова; лицо, занятое физическим трудом [Брайчевский М.Ю., 1989, с. 129]. По крайней мере, курские "рабы" - это вряд ли крепостные в позднейшем смысле этого слова. Тем не менее, они явно демонстрируют некую (раннюю) форму зависимости какой-то части крестьянского населения от собственника или держателя земли. Причём собственника, скорее всего, коллективного, общегосударственного в пределах "державы Рюриковичей" - раз воля киевского князя, переместившая представителя своей администрации из Василева в Курск, наделила его землёй и рабочей силой по новому месту жительства и работы, к тому же на праве общесемейного наследования.

Ведь и земельные владения, и "рабы" для их возделывания после кончины великокняжеского "мужа" переходят по наследству его вдове. На мой взгляд, при условии продолжения государственной, военно-административной службы тут его же старшим сыном. Именно этим мотивом проще всего объясняются чрезвычайные, поистине титанические усилия этой наследницы "сёл" и "рабов" своего супруга - княжеского "мужа" ради того, чтобы оторвать их первенца от служения церкви, а потом удержать его от ухода в монастырь. Возможная утрата мужниного наследства после дезертирства первенца могла способствовать переселению феодосиевой матери в столицу Руси.

Стоит подчеркнуть, что Феодосий не просто избегал предназначенного ему от рождения пути мужчины, но избрал диаметрально противоположное таковому занятие - печение просфор. Дело в том, что просвирнями в православной церкви всегда работали исключительно женщины. Древнейшие для Руси списки разрядов "церковных людей" не приводят для этой специальности названия мужского рода, только женского: "проскурниця" [НПЛ, с. 473, 487; Ср.: Лавров А.С., 1999, с. 179]. Отсюда, вероятно, и аффективная реакция матушки на сыновнии, по её мнению, художества.

Младший брат Феодосия, замечу попутно, должен был родиться именно в Курске. Но почему-то оказался не в состоянии заменить первенца своих родителей в роли их наследника (преемника?). В то время в Западной Европе, в частности, в Скандинавии, земельные владения передавались в наследство по майоратному принципу - старшему сыну. Этой причиной, вынуждавшей многих младших сыновей искать лучшей доли на чужбине, между прочим, двигались походы викингов, основывавших свои форпосты в том числе и на Руси IX-XI вв. Именно из полиэтничной среды скандинавских поселений на международных путях Восточной Европы и произошла та социально-политическая группа, что назвалась "русью" и начала строительство одноименного государства.

Сама практика наделения верховным вождем земельными владениями своих дружинников распространяется в то же самое время - в первой половине XI в. в Западной Европе. Так, Канут Великий после завоевания Англии, в 1018 г. свою новую, отборную гвардию - хускерлов⁵ превратил из временных наёмников во владельцев земельных наделов, держащих их на условиях продолжения военной службы. Часть этой гвардии находилась при дворе короля, а другая часть была распределена по крепостям на границах королевства. Там гвардейцы занимались их охраной и поддержанием полицейско-административного порядка в стране [Корьев А.А., 1988, с. 23-24; Глебов А.Г., 1998, с. 56].

Точно такую же практику демонстрирует назначение отца Феодосия из-под Киева в Курск. Как было показано выше, это назначение состоялось в тот момент, когда на Руси закончилась гражданская война между наследниками великого князя и были окончательно разбиты печенеги - главные внешние враги новорожденной державы Рюриковичей.

Точно такую же практику демонстрирует назначение отца Феодосия из-под Киева в Курск. Как было показано выше, это назначение состоялось в тот момент, когда на Руси закончилась гражданская война между наследниками великого князя и были окончательно разбиты печенеги - главные внешние враги новорожденной державы Рюриковичей.

Археологические данные (по изменению топографии поселений Посеймья при переходе от роменского к русскому периоду развития региона) подтверждаят переселение значительной части коренного населения из массы мелких центров в несколько более крупных, начиная с Курска [Узянов А.А., Кашкин А.В.; Енуков В.В.]. Именно из среды покорённых Русью северян и должны были рекрутироваться житийные "рабы" курской округи. Неполноправие побеждённых роменцев по сравнению с победителями - киевской "русью" не вызывает в такой геополитической ситуации сомнений. Как менялся социально-экономиче-ский статус массы рядовых "семцев" в дальнейшем - вопрос особый. По (опасной своим антиисторизмом) аналогии их можно сравнить скорее со "ссыльнопоселенцами", нежели заключенными лагерей Новейшей истории нашей страны. С усилением интеграции "племенных территорий" в состав "державы Рюриковичей" уровень личной независимости этих "рабов" мог на какое-то время и возрасти.

Таким образом, феодосиево семейство представляет собой один из первых, судя по реальным известиям письменных источников, примеров формирования собственно феодального уклада - превращения придворных дружинников варварского вождя лоскутно-племенной империи в земельных собственников - вассалов руководителя феодализирующегося государства (при всей возможной специфике темпов и содержания данного процесса на Руси по сравнению с Западом).

И в этом своём пункте данное житие на удивление внятно перекликается с археологическими источниками, а именно находками свинцовых печатей - символов государственных институтов Руси. "Именно с середины XI в. в южных областях Руси (Киев, Чернигов, Переяславль, Волынь) княжеские свинцовые печати скачкообразно приобретают характер массовости" [Янин В.Л., Гайдуков П.Г., т. III, 1998, с. 8], что связывается их нынешними издателями с первым этапом становления крупного частного землевладения вотчинного типа на "нижней Руси". Столь массовое "обояривание" земель здесь было непосредственно подготовлено их "окняжением" во времена, когда в этом процессе участвовали феодосиев родитель и его семейство. Собственно, они представляют собой образец перехода "окняжения" в "обояривание".

Княжеский стол в самом Курске по самым смелым предположениям мог быть основан Рюриковичами не раньше последней трети XI в. [Раздорский А.И., 1996, с. 2], а то и уже в XII в. Как уже отмечалось выше, после битвы при Листвене 1024 г. северяне в ПВЛ больше не упоминаются. Их "племенные" центры гибнут в зафиксированных археологами пожарах на рубеже X-XI вв. Вряд ли в Курске середины 1030-х и последующих годов ещё сидел представитель какой-то местной, северянской династии "светлых князей". Инкорпорация бывших славянских "княжений" Киевом предполагала, судя по летописи, физическое истребление или переселение "в места отдалённые" местных династов и, надо полагать, многих их приближённых - "лучших мужей", "старой чади". Их замещали членами "государственной дружины" - "отроками" во главе с новыми "лучшими мужами"-боярами, подчинёнными лично великому князю или другому Рюриковичу, его наместникам. Примером тех или других служит феодосиев отец.

Так что во "властелине" "Жития" логично разглядеть действительно посадника [Романов Б.А., 1966, с. 118] (он же воевода) какого-то из князей Рюрикова дома, скорее всего уже Ярослава Мудрого. Причём полномочия этого "властелина" явно распространялись не только на сам по себе Курск, но и на "все окрестные грады", т.е. всю территорию "страны той", в ту пору, надо полагать, уже Курской. Перед нами, скорее всего, картина городовой волости, что находится уже под верховным управлением Киева или Чернигова, в сфере юрисдикции того или другого "старейшего города", функции которого в великокняжеский период переходили на территории Посеймья к Курску.

Например, после окончательного бегства Феодосия в Киев, отчаявшаяся его найти мать добилась (должно быть именно через посадника) того, что объявление о розыске беглеца и награде за известие о нем "заповедано же бысть по всей стране той". Объявление распространялось, очевидно, через должностных лиц посаднической администрации в Посеймье. Соответствующая процедура "заклича" на торгу отражена синхронным этим житийным событиям законом ("Правдой") Ярослава. В случае невозвращения пропажи, включая челядина, виновный платил 3 гривны за обиду [ЗДР, с. 56]. Однопорядковый штрих "Жития": вид избитого и связанного Феодосия, которого разгневанная мать тащит из очередной отлучки за своим конем или повозкой, "как некоего злодея", никого из курян, похоже, не удивляет. Перед нами ещё одна живая иллюстрация к санкции "Русской правды" (ст. 11) по "изъятию своего челядина" домовладыкой из укрывавшего беглого члена семьи дома [РЗ-I, с. ].

Хотя со второй половины 1030-х гг. курский "властелин" должен был, согласно хронологии событий, представлять здесь Ярослава Мудрого, сам по себе институт княжеского посадничества в Курске вполне мог быть учрежден, на мой взгляд, ещё его более удачливым поначалу в борьбе за власть братом Мстиславом Владимировичем. Ведь, получив от отца Тьмутараканское княжество, тот затем в 1024 г. по собственной инициативе "сел на столе в Чернигове", к которому должен был тогда "тянуть" и Курск. А затем отвоевал у старшего брата Ярослава всё Днепровское Левобережье в легитимное, так сказать, управление. Целый ряд прямых и косвенных данных "Жития" позволяет предполагать выдвижение Курска на роль административного центра Посеймья именно при этом тьмутараканско-черниговском князе (о чём ещё будет сказано ниже).

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. В Скандинавии найдены мечи, явно принадлежавшие не взрослым представителям элиты, а детям из знатных семей. Роговые рукояти этих мечей отмечены явно детскими каракулями. Несколько клинков оказались необычаной узкими (3 см), с закруглёнными концами (Амбросиани Б., Андрощук Ф., 2006, с. 5). Такое оружие располагается между его деревянными моделями и настоящими образцами. По цене детские клинки такого рода были явно сопоставимы с большими мечами. Так высоко ценилась ранняя идентификация будущих воинов в милитаризированных социумах Средневековья.

2. Символизм брошенного в сторону противника копья прослеживается в огромных масштабах евразийской традиции военной культуры. Например, мечет копьё в ворота уже покорившегося врагам Константинополя болгарский хан; при христианизации (!) английского королевства Нортумбрии в 627 г. признавший нового бога языческий жрец (!) Коифи, подъехав на жеребце (!) к стенам центрального капища, метнул в них копье, а затем поджёг своё прежнее святилище [Глебов А.Г., 1998, с. 75-76].

3.Хотя использовать настоящее оружие для убийства в Скандинавии и на Руси могли уже подростки лет с 12-13, что неоднократно засвидетельствовано сагами.

4. В этой связи коснёмся "интересного, хотя и не бесспорного", по его собственному определению, истолкования социальных реалий этого "Жития" А.В. Григорьевым [2000, с. 222-223]. Отец Феодосия относится им "вероятно, к среднему сословию" - непонятно, почему именно. В историографии жития приведены аргументы в пользу его более высокого общественного положения. Обосновывая "недавнее" в конце XI в. (когда, скорее всего, составлялось феодосиево житие) освоение Посеймья Киевом, этот автор ссылается на "неосведомлённость" Нестора о курских делах. Гораздо вероятнее в данном случае будет принять в расчёт факт удалённости Курска от столицы государства, чьи бытописатели вряд ли могли знать наперечёт, кто управляет двумя с лишним сотнями русских городов, и как называются все их пригороды.

5. В Скандинавии термин "huskarlar" первоначально означал "дворовых" работников состоятельного бонда, а затем, в эпоху викингов - королевского дружинника [Лебедев Г.С., 1985, с. 51].

ОГЛАВЛЕНИЕ